Для уставших от войны российских крестьян, рабочих и солдат обещание немедленного мира без аннексий и контрибуций было одним из самых привлекательных аспектов большевистской программы, пользовавшейся большой популярностью в 1917 г. После краха попыток умеренных социалистов организовать летом 1917 г. мирную конференцию в Стокгольме, РСДРП(б) — единственная среди ведущих политических партий России — продолжала выступать за немедленный мир. Стойкая приверженность идее о том, что кошмару мировой войны нужно как можно скорее положить конец, помогает объяснить, почему в августе 1917 г. к большевикам примкнули такие представители левых меньшевиков, как Давид Рязанов, Соломон Лозовский и Юрий Ларин, а также почему они и лидеры умеренных большевиков, такие как Каменев, не вышли из партии в начале ноября, несмотря на принципиальное расхождение с ленинским большинством ЦК в вопросе о составе правительства.

Один из самых первых декретов, принятых Вторым Всероссийским съездом Советов 26 октября, ленинский Декрет о мире, призвал все воюющие страны прекратить военные действия и немедленно начать мирные переговоры. После того как первые мирные инициативы Советского правительства не нашли позитивного отклика у руководства Антанты, Совнарком вступил в сепаратные переговоры о перемирии и мире с Центральными державами. Эти переговоры начались 20 ноября 1917 г. в городе Брест-Литовске, где на территории оккупированной Польши располагалась ставка германского командования, и два дня спустя (22 ноября) между двумя сторонами было достигнуто соглашение о десятидневном перемирии, впоследствии продлённом ещё на 28 дней. Было оговорено, что продление будет осуществляться автоматически, пока одна из сторон не откажется от него, предупредив об этом другую сторону за семь дней. Предполагалось, что за время перемирия стороны согласуют условия постоянного мирного договора.

Близкая перспектива сепаратных мирных переговоров между Советским правительством и Центральными державами вызвала серьёзное беспокойство не только среди бывших военных союзников России и отечественных критиков Советской власти, но и в рядах самой большевистской партии. Принято считать, что первыми свою озабоченность на этот счёт высказали руководители радикального Московского областного бюро РСДРП(б)1. Однако схожие настроения возникли одновременно и в Петрограде. 16 ноября на заседании Петербургского комитета партии, которое было посвящено вопросам, связанным с роспуском и перевыборами городской думы, отдельные члены комитета выразили беспокойство по поводу предстоящих переговоров с Центральными державами. После того как Слуцкий в сообщении о текущем моменте предположил, что Ленин и Крыленко намерены заключить сепаратный мирный договор с Гинденбургом, представитель Выборгского райкома Виктор Нарчук предупредил, что если партия не выполнит своих обязательств относительно достижения всеобщего мира, она лишится поддержки масс. Впрочем, для большинства участников того заседания мысль о том, что Ленин и Троцкий могут повести себя предательски на переговорах с немцами, выглядела абсурдной. Тем не менее, они зафиксировали свою твёрдую позицию в вопросе о мире, избрав новую исполнительную комиссию, свой главный руководящий орган, в составе, в котором доминировали яростные противники сепаратного мира — будущие «левые коммунисты»2.

Озабоченность части петроградских большевиков по поводу того, что цель — достижение «всеобщего пролетарского мира» — может быть искажена в ходе переговоров с Центральными державами, ещё более усилилась, когда стало ясно, что Англия и Франция не собираются присоединиться к ним и что советские призывы к европейским рабочим взять миротворческий процесс в свои руки не находит достаточного отклика. Рост этой озабоченности продемонстрировала состоявшаяся 23 ноября встреча членов Петербургского комитета с районными агитаторами, на которую поделиться своими взглядами на внешнюю политику был приглашён Карл Радек. Выдающийся партийный лидер, известный своим интернационализмом, Радек был убеждён, на основании собственного военного опыта в Центральной Европе, что рабочие и солдаты Германской и Австро-Венгерской империй вполне созрели для того, чтобы последовать российскому примеру, и что вся Европа, к тому же, находится накануне решающих революционных потрясений. Его обращение к ПК являло собой страстный призыв к отказу от любых «сделок с капиталистами». Россия указала путь массам во всём мире, заявил он и подчеркнул, что судьбы русской и мировой революции неразделимы. Вступление Советского правительства в сепаратные переговоры с Германией является правильным шагом — постольку, поскольку он сопровождается усиленной кампанией по революционизированию мирового пролетариата, и настолько, насколько безжалостная борьба против соглашателей ведётся в самой партии3.

Большинство присутствовавших на встрече местных руководителей были полностью согласны с мнением Радека о недопустимости сделок с капиталистами. Однако, судя по замечаниям Радека, он априори был уверен, что среди русских войск на фронте найдётся значительное количество солдат, способных вести священную революционную войну. Это предположение Радека в последовавшей затем дискуссии оспорил Дмитрий Мануильский (Безработный), который однозначно заявил, что «в России нет возможности дольше воевать». Впрочем, это обстоятельство не вызывало у него беспокойства, поскольку мировая революция, считал он, быстро ликвидирует последствия невыгодного мира. Несколько человек, в том числе Григорий Евдокимов, ещё один представитель Выборгского района, и Павел Пахомов из Второго городского района, не разделили пессимизма Мануильского в отношении возможности мобилизации русских солдат и рабочих на революционную войну. Евдокимов полагал, что демобилизация ненадёжных элементов и улучшение снабжения оставшихся войск помогут поднять моральный дух армии в случае, если возобновление военных действий станет необходимым. Он подчеркнул, что очень важно открыто говорить о возможности революционной войны, чтобы рабочие, солдаты и матросы были бы готовы к такому повороту событий. Тех же взглядов придерживался и Пахомов, который настаивал, что «если будет необходимость вести революционную войну, то массы поймут». В то же время, коллега Пахомова по Второму городскому району Моисей Харитонов косвенным образом отверг саму идею того, что революционная война может стать необходимостью, заявив, что не представляет себе, чтобы немцы стали бы навязывать невыгодные условия мира.

Хотя официальной резолюции по мирному вопросу на этой встрече принято не было, дискуссия продемонстрировала, что большинство членов ПК и районных активистов Петрограда настроены решительно против сепаратного мира4.

Официальные мирные переговоры в Брест-Литовске начались 9 декабря5. В этот день глава российской делегации Адольф Иоффе ещё раз повторил, что Советское правительство твёрдо привержено идее о мире без аннексий и контрибуций. Затем он изложил главные принципы, на которых, по мнению Советского правительства, должны строиться переговоры. Они включали быстрый вывод иностранных войск со всех оккупированных территорий; восстановление независимости всех стран, утративших её с 1914 г.; проведение абсолютно свободных референдумов для определения будущей политической судьбы всех подчинённых наций, пожелающих отделиться от тех стран, частью которых они являются. Кроме того, они предусматривали защиту прав национальных меньшинств где бы то ни было и отказ от аннексий и контрибуций в любой форме.

12 декабря ответ на эти требования Советского правительства, от имени Центральных держав, представил граф Чернин, министр иностранных дел Австро-Венгрии. Поначалу его речь внушила оптимизм советской стороне. Чернин заявил, что желание Центральных держав — заключить, как можно скорее, общий, справедливый мир и что принципы, сформулированные Иоффе, включая отказ от аннексий и контрибуций, обеспечивают фундамент для обсуждения условий такого мира. Однако затем он сделал две существенные оговорки, практический смысл которых, по-видимому, ускользнул от внимания Иоффе. Первая объявляла условием принятия советских принципов принятие их, без лишнего промедления, всеми воюющими странами. Вторая заключалась в том, что принцип самоопределения в отношении подчинённых наций не мог быть принят Центральными державами огульно. Судьбу таких наций каждое государство должно было решать в соответствии с собственной конституцией.

Несмотря на некоторое разочарование, вызванное этими оговорками, Иоффе и его коллеги были довольны тем, что они восприняли как обнадёживающий тон ответа Чернина. Он, как им казалось, не только давал основания для усиления давления снизу на руководство Антанты с целью заставить её присоединиться к переговорам, но и означал, что Центральные державы готовы вывести свои войска с оккупированных территорий бывшей Российской империи, вне зависимости от действий Антанты. Чтобы избавить советскую сторону от этого заблуждения, Центральные державы два дня спустя (14 декабря) выступили с разъяснениями по поводу статуса оккупированных территорий, в которых ещё раз подтвердили, что их обязательство освободить российские территории полностью зависит от симметричности действий Антанты. Более того, они сообщили неожиданную новость о том, что народы оккупированных ими Польши, Литвы и большей части Латвии, основываясь на принципе самоопределения, уже выразили желание отделиться от России (тем самым, практически провозгласив своё намерение превратить эти страны в протектораты).

Телеграмма с сообщением о якобы положительном ответе на озвученные Иоффе революционные принципы заключения мира ушла в Смольный 12 декабря и была всерьёз воспринята как сенсационная победа советской делегации. 14 декабря газета «Правда» в заголовке на первой полосе не только сообщила, что немцы приняли российские принципы мирных переговоров и согласились на всеобщий мир без аннексий и контрибуций, но и потребовала, чтобы солдаты Франции, Англии и Италии ответили на эти уступки выступлением против своих правительств.

На состоявшемся поздним вечером того же дня (14 декабря) заседании ВЦИК советские лидеры всё ещё пребывали в эйфории. Когда Троцкий поднялся на трибуну, чтобы сообщить об успехе переговоров, все встали и приветствовали его продолжительной овацией, которую он даже не пытался приглушить. Напротив, он дал понять, что разделяет всеобщий восторг по поводу потрясающего успеха революционной дипломатии в Бресте. Германия, возглашал он, приняла «в полной мере… то условие, которое было продиктовано съездом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Даже враги Советской власти, «ещё так недавно предсказывавшие нам, что немецкая дипломатия не захочет даже говорить с нами… эти враги видят в немецком предложении громадный и совершенно неожиданный для них успех нашей политики». Исаак Штейнберг, который обычно выступал с критикой большевиков, на сей раз тоже воздал хвалу их революционному миротворчеству. «За всё время нашей революции наша революционная дипломатия сегодня имеет впервые крупный успех… — заявил он. — Невооружённая революция пошла в стан врагов и говорила с ними не только как с равными, но и как с подвластными. Империализм получил роковой удар». Он предложил ВЦИКу принять резолюцию, одобряющую миротворческие усилия Совнаркома, которую все единогласно поддержали. Зиновьев поспешно, чтобы не дать опередить себя, предложил в воскресенье, 17 декабря, провести по всей стране «грандиозные мирные демонстрации» в честь большой победы в Бресте. Его предложение также было принято единогласно6.

Весть о разъяснениях, с которыми выступил 14 декабря Чернин и которые, по сути, перечеркнули изначально позитивную советскую трактовку позиции Центральных держав, достигла Смольного, вероятно, вечером 16 декабря. В это время в мирных переговорах был объявлен перерыв, и советская делегация находилась на пути из Бреста в Петроград. Прибыв в столицу на следующее утро (17 декабря), она направилась прямиком в Смольный, чтобы выступить с отчётом на утреннем заседании Совнаркома. На заседании присутствовали почти все ведущие члены правительства7. По протокольным записям трудно судить о содержании отчёта делегации. Однако обстоятельный доклад Каменева, с которым тот выступил на расширенном заседании ВЦИК 19 декабря, даёт довольно ясное представление о том, что сообщила советская делегация Совнаркому двумя днями раньше8. Она по-прежнему держалась мнения, что выраженная вначале Центральными державами готовность вести переговоры на основе представленных Иоффе принципов была крупной победой, несмотря на лицемерие, с которым они, очевидно, собирались эти принципы применять. По поводу будущих экономических отношений, делегация, по-видимому, поделилась впечатлением, что немцы понимают, что каких-то особых выгод и привилегий от сепаратного мира не получат. Однако в важнейшем вопросе об оккупированных российских территориях позиция Германии, несмотря на все усилия советской делегации смягчить её, оставалась жёсткой — особенно это касалось явного намерения немцев манипулировать принципом самоопределения, для того чтобы сохранить контроль над Польшей, Литвой и большей частью Латвии. Как выразился в своём докладе ВЦИКу Каменев, «принцип самоопределения из формулы национального освобождения превратился в руках германцев в вывеску для аннексионистов»9.

Получив отчёт своей делегации, Совнарком запросил, чтобы ему, как можно скорее, доставили точный текст условий германской стороны, а сам, тем временем, продолжил обсуждать их возможные последствия10. Косвенные свидетельства позволяют предположить, что Каменев и Троцкий выразили сомнение по поводу способности немцев подкрепить свои аннексионистские намерения силой (оба полагали, что любая попытка сделать это приведёт к свержению кайзера). Кроме того, эти двое, скорее всего, выразили оптимизм по поводу перспектив сложившейся ситуации — как в плане скорейшего изменения отношения к компромиссному миру со стороны западных союзников, так и в плане развязывания успешной революционной войны в случае, если другие средства не помогут.

Остаётся только гадать, питал ли Ленин подобные надежды на этом отрезке мирного процесса. Однако, какие бы надежды по поводу эффективности революционной войны ни таил он в душе, они были, безусловно, разбиты во время продолжительной встречи, которую он имел в тот же день (17 декабря), позже, с представителями фронтов, крупных городских гарнизонов и военно-морских сил, прибывших в Петроград на конференцию по демобилизации. Это был как раз момент, когда на юге России наметилась серьёзная контрреволюционная угроза, и целые эшелоны красногвардейцев отправлялись из Петрограда на Дон, на подмогу войскам Антонова-Овсеенко11. Организация социалистической армии ещё не началась. Поэтому для Ленина вопрос о боеспособности «старой армии» имел решающее значение. Он забросал армейских представителей устными вопросами, а также попросил их заполнить письменно опросные листы — все на тему вероятности возобновления наступления германских войск и их продвижения к Петрограду, возможного результата такого развития событий, а также боеспособности российских войск на фронте в случае, если Россия прервёт мирные переговоры12.

Все имеющиеся источники свидетельствуют, что результаты ленинского опроса оказались удручающими. Большинство делегатов ответили, что в случае возобновления военных действий максимум, на что можно будет надеяться, это на организованное отступление русской армии. Однако, даже при самых благоприятных обстоятельствах, утрата артиллерии и эскалация стихийной демобилизации неизбежны. Очевидно было также, что основная масса представителей полагала, что в случае возобновления германского наступления русские войска будут не способны организовать серьёзное сопротивление и предотвратить быструю оккупацию Петрограда. В связи с этим, подавляющее большинство военных настаивали, чтобы переговоры в Бресте затягивались как можно дольше, и, если понадобится, чтобы мир был заключён любой ценой13.

Результаты этого опроса не были преданы тогда широкой огласке. Вместе с тем, лопнувшие надежды на скорейшее заключение мира на российских условиях поставили в затруднительное положение организаторов мирной демонстрации, запланированной ВЦИКом. Уже 15 декабря они начали энергичные приготовления к шествию, продолженные с ещё большим рвением на следующий день. Просто отменить выступление было бы политически неловко. Поэтому, учитывая, что в Петрограде в тот момент находилась высокопоставленная германская делегация, было решено произвести на неё впечатление, переключив акцент мероприятия с празднования мира на демонстрацию военной мощи, массовую поддержку советской политики и нетерпимость к врагам революции внутри страны. Так что, пока Совнарком заслушивал пугающий отчёт брестской делегации о территориальных амбициях Германии, около шестидесяти тысяч вооружённых солдат Петроградского гарнизона, сотни представителей фабрик и заводов и несколько полковых оркестров прошли колоннами через центр города к Марсову полю, где промаршировали строем мимо парадной трибуны, заполненной советскими официальными лицами. Транспаранты с мирными лозунгами терялись в море красных флагов и плакатов, славящих Советское правительство и клянущих Учредительное собрание, «врагов народа» всех мастей, «саботажников», «авксентьевых и черновых» и «кадетов-корниловцев»14.

Учитывая полученные Лениным от военных данные, не было ничего удивительного в том, что именно состояние армии в связи с возможными последствиями германских требований стало главной темой дискуссии на очередном заседании Совнаркома ночью 18/19 декабря15. На этом заседании Ленин расспрашивал главнокомандующего Крыленко о том, что он и представители солдатских комитетов думают насчёт того, пойдут ли российские солдаты воевать, если немцы начнут наступление. Так же, как и военные, которых Ленин опрашивал накануне, Крыленко прямо ответил, что армия утратила свою боеспособность, что она не потерпит задержки с окончанием войны — словом, что, с военной точки зрения, альтернативы принятию мира на любых германских условиях нет16.

Перед заседанием Ленин просмотрел опросные листы, заполненные военными представителями накануне. Для него лично их ответы явились крайним потрясением. Теперь с ними ознакомили участников заседания Совнаркома17, среди которых были сотрудники Наркомата военных дел, такие как Николай Подвойский и Павел Дыбенко. Протокол заседания от 18/19 декабря не содержит каких-либо указаний на характер последовавшей дискуссии, однако присутствие нескольких левых эсеров, в том числе Колегаева, Карелина, Штейнберга и Трутовского, а также будущих «левых коммунистов», таких как Коллонтай, Луначарский, Валерий Осинский (В. В. Оболенский) и Урицкий, даёт основания полагать, что она была оживлённой. В итоге было решено считать результаты ленинского исследования в отношении состояния существующей армии «исчерпывающими». Вместе с тем, была одобрена ленинская резолюция, предусматривающая усиление агитации против германского экспансионизма, выделение на это дополнительных средств, перемещение мирных переговоров в Стокгольм, затягивание переговоров и препятствование германским попыткам завершить их поскорее, активизацию усилий по восстановлению боеспособности армии, принятие мер, направленных на предотвращение прорыва германских войск к Петрограду, и начало пропагандистской кампании внутри страны, призванной продемонстрировать необходимость революционной войны18.

Несмотря на единогласное признание полной деморализации старой армии, Совнарком всё же попытался подготовиться к возможному возобновлению боевых действий. В этой связи Крыленко издал приказ, в котором предупредил своих командиров, чтобы они были готовы к тому, что война может возобновиться. Одновременно он призвал добровольцев вступать в новую, социалистическую армию19. Однако совершенно определённо не так виделась военная политика Совнаркома Петербургскому комитету большевиков. Он по-прежнему испытывал глубокие опасения по поводу правительственного пораженчества. В этой связи важно отметить, что первыми пунктами повестки дня заседаний ПК 19 и 21 декабря стояли доклады Радека «Западная Европа и мирные переговоры» и «Международное положение»20. Судя по выступлению Радека перед ПК 23 ноября и его речам и статьям в период между 23 ноября и 19 декабря, не приходится сомневаться, что в этих двух докладах он призвал к жёсткости в переговорах в Бресте и, если понадобится, к оказанию сопротивления любой военной угрозе со стороны Германии. Навязчивой идеей Радека в этот период было стремление убедить Советское правительство не совершать никаких действий, способных подорвать революционный процесс в Центральной и Западной Европе. Ясно также, что исполнительная комиссия ПК и большинство самого комитета разделяли позицию Радека, выступавшего решительно против любых сделок с империалистами.

После заседания 21 декабря исполнительная комиссия ПК разработала проект тезисов о мирных переговорах, вынесенных на одобрение комитетом на его очередном заседании 28 декабря. Хотя текст самих тезисов не найден, об их цели и главной идее можно судить по речи Якова Фенигштейна, который, от лица исполнительной комиссии, представил их комитету, и последующей дискуссии.

Фенигштейн сразу пояснил, что исполнительная комиссия решила поставить на голосование вопрос о российской мирной стратегии, потому что убеждена, что такой жизненно важный вопрос нельзя оставлять только в распоряжении правительства, что контроль широких масс и их революционной партии придаст его рассмотрению нужное направление.

Остаток речи Фенигштейна представлял собой сплошную критику того, как ведутся мирные переговоры, и содержал страстный призыв помнить о революционных целях. Германские солдаты, говорил он, не желают воевать. С другой стороны, российские вооружённые силы готовы защищать революцию. Что в такой ситуации должно делать Советское правительство? Для Фенигштейна и для всех его коллег из исполнительной комиссии ответ был очевиден. Какими бы ни были обстоятельства, абсолютно ничто не могло оправдать отступление от революционных принципов. «Каждое отступление от нашей формулы [всеобщего мира без аннексий и контрибуций] будет гибелью политики рабочих и крестьян», — настаивал он. «Нет иного исхода, как борьба за тот мир, о котором мы говорим». «Что нам делать, если мы не придём к определённым решениям в мирной конференции? — вопрошал он и отвечал: Мы должны прервать переговоры». Таким образом, аннексионистские цели германских империалистов будут выставлены напоказ перед всеми народами мира. «Война, которая может явиться следствием такой политики, будет отличаться от всякой другой войны», — продолжал Фенигштейн. «Сознательные рабочие, крестьянские и солдатские массы поймут, что другого исхода нет». «Мы сделали ошибку, когда мы несли в массы надежду на заключение мира обязательно, только бы начались переговоры», — добавил он. «Теперь нам придётся проделать огромную идейную работу в этих массах о невозможности идти на германские условия мира и о возможности революционной войны с нею»21.

После этого Фенигштейн представил собравшимся тезисы исполнительной комиссии, которые, как становится ясно из последовавшей затем оживлённой дискуссии, имели целью поставить ЦК в известность об однозначно отрицательном отношении Петербургского комитета к капитуляции в любой форме. Возможно, самым поразительным в этой дискуссии было то, что все её участники разделяли тревогу исполнительной комиссии по поводу возможных уступок представителям кайзера. Несколько выступающих от районов значительно менее оптимистично, чем Фенигштейн, оценивали готовность русских солдат и рабочих вести революционную войну. Однако большинство было склонно надеяться на своевременную помощь европейского пролетариата (как Сара Равич и Фёдор Дингельштедт) или, во всяком случае, оптимистично полагало, что переговоры в Бресте будет возможно затянуть до тех пор, пока не будут созданы более благоприятные условия для революционной войны (как Семён Семков и Моисей Горелик).

Фактически почти все без исключения участники заседания, прямо или косвенно, отвергли возможность компромисса с Центральными державами. Иван Наумов из Выборгского района больше всего опасался того, что бывшие союзники России могут попытаться присоединиться к революционной войне против германского империализма. Вопрос об уместности принятия помощи в такой войне от капиталистических держав уже поднимался другими, и Наумов полагал, что Фенигштейну следовало его затронуть. Также, по-видимому, все были согласны, что срочное вмешательство Петербургского комитета необходимо, чтобы укрепить твёрдость духа правительства и высшего партийного руководства. Как заметил Станислав Косиор из Нарвского района, «мы имеем основания предполагать, что известные колебания на верхах нашей партии есть». Но ситуация требует решительности: «не мы должны вести теперь оборонительную политику, а мы должны наступать». «Лучше мы удержим хоть что-нибудь, чем потерпим поражение, говорят товарищи [например, Ленин]. Я же думаю, что лучше потерпеть поражение, чем идти на компромисс»22.

Но, возможно, самый страстный призыв, от лица традиционно радикального Петербургского комитета, к соблюдению, любой ценой, верности революционным принципам, прозвучал из уст Володарского — пожалуй, наиболее авторитетного и популярного из рядовых членов ПК. Как и Фенигштейн и Косиор, он, по-видимому, понимал, что, с новым витком переговоров, что-то происходит наверху, что держится в секрете от ПК, что внутри правительства существует крайне опасная тенденция принять позорный мир, который выставит большевиков в неприглядном свете перед всем мировым революционным движением, и что Петербургскому комитету просто необходимо будет вмешаться, чтобы спасти ситуацию, как он не раз делал в решающие моменты в 1917 г.

На сей раз Володарский был удивительно оптимистичен в том, что касалось перспектив сопротивления немцам и подстёгивания решающих революций за рубежом. В то же время, он отмечал, что люди объясняют необходимость заключение мира любой ценой экономической разрухой и невозможностью прокормить 11-миллионную армию, и с этим ничего не поделаешь. Однако в ответ он заявлял, что прокормить два-три миллиона солдат совсем не то, что одиннадцать. Большевики разрушили существующий экономический механизм, и если они не смогут его воссоздать, то им всё равно крышка, даже без войны. «Легче, конечно, идти на компромисс и через две недели получить мир, — заключил он. — Но к чему он поведёт?»23.

После Володарского выступила Равич, которая не согласилась с его выводом, который, как ей показалось, вытекал из его замечаний — о том, что вести революционную войну будет легко. При этом она сразу же добавила: «Но это не должно нас останавливать». По её мнению, надежды на выживание революционной России связаны не столько с её собственными вооружёнными силами, сколько с мировым пролетариатом. Тезисы исполнительной комиссии, считала она, были бы очень полезны советской делегации на переговорах в Бресте. Под занавес заседания 28 декабря ПК одобрил тезисы и, после минимальной редакции, передал их в Центральный Комитет. Одновременно ПК рассмотрел вопрос о созыве общероссийской партийной конференции, «чтобы выпрямить политическую линию партии». Однако, после того как Володарский намекнул, что для рассмотрения спорных вопросов уже намечено созвать съезд партии и ведётся соответствующая подготовка, вопрос о созыве конференции был временно снят24.

В последние дни (24–27 декабря) уходящего, одного из важнейших в российской истории, 1917 года Ленин отдыхал в Финляндии25. Он вернулся в Петроград 28 декабря, за неделю до открытия Учредительного собрания, убеждённый, что революционная война будет означать самоубийство и что нужно принимать аннексионистский мир на германских условиях, причём чем скорее, тем лучше.

Вопрос об эволюции ленинских взглядов на проблему мира является предметом споров историков. Некоторые не только полагают, что Ленин получал от немцев деньги весной и летом 1917 г., но и что Октябрь и даже, возможно, брестское предательство были этапами одного совместного, германо-большевистского, предприятия с целью дестабилизировать Россию и прекратить военные действия на Восточном фронте26. Если оставить в стороне вопрос о германских дооктябрьских субсидиях большевикам, мой опыт прочтения имеющихся источников приводит меня к выводу, что Ленин пришёл к власти, убеждённый в том, что если революционной России суждено выжить, ей срочно необходим мир, но эта проблема не слишком волновала его по причине абсолютной уверенности в том, что за Октябрьской революцией в России немедленно последуют решающие социалистические революции за рубежом. Однако в декабре у него появились сомнения в возможности положиться на них и, следовательно, в возможности скорого заключения всеобщего демократического мира. После поездки в Финляндию он совершил один из характерных для него поворотов на 180 градусов, придя к выводу, что иного выхода, кроме принятия мира на любых предложенных Германией условиях, у большевиков нет. Сцена для самого глубокого за всю историю ленинского руководства Советским государством внутрипартийного кризиса была подготовлена.

К этому моменту на переговорах в Бресте Центральные державы официально объявили, что их прежние трактовки мирных принципов являются недействительными, так как Антанта на них не отреагировала. Затем они представили Троцкому текст договора на подпись. Они даже снабдили его картой, на которой были чётко выделены бывшие российские территории, остающиеся по договору под германской оккупацией. Помимо всего прочего, Центральные державы вступили в тайные сепаратные переговоры о мире с Украинской Радой. После нескольких дней безуспешных попыток убедить противоположную сторону сдвинуться с занятой ею жёсткой позиции, Троцкий телеграфировал Ленину, что подписывать договор в том виде, который был ему представлен, невозможно, и попросил разрешения объявить о прекращении войны и начале демобилизации русской армии без подписания мирного договора. В своей телеграмме Троцкий заверил Ленина, что из-за сложной внутриполитической ситуации немцы будут не способны возобновить боевые действия на Восточном фронте, и сообщил, что ждёт его решения ответной телеграммой27. Однако, с ленинской точки зрения, выводы Троцкого были ошибочными. Убеждённый в том, что немедленный, приемлемый для Германии, формальный мирный договор является единственным средством предотвращения нового германского наступления и неизбежного краха большевистского проекта в России, Ленин 3 января телеграфировал Троцкому, чтобы тот договорился о перерыве в переговорах и вернулся в Петроград для консультаций28.

Как только критическая ситуация вокруг Учредительного собрания завершилась, Ленин изложил свои взгляды по поводу абсолютной необходимости срочного заключения мирного договора в «Тезисах по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира» и назначил на 8 января частное совещание с участием примерно шестидесяти трёх видных партийных деятелей со всей страны, съехавшихся в Петроград на Третий Всероссийский съезд Советов. В своих тезисах Ленин утверждал, что для того чтобы победить внутренних врагов Советской власти и поставить страну на социалистические рельсы, понадобится время и что социалистические революции в Европе неизбежно произойдут, но когда это случится, предсказать невозможно. (Это было значительным отступлением от его прежней позиции, которую он занимал во время и сразу после Октябрьской революции.) Следовательно, считал он, перед Россией стоит выбор: либо немедленно начать революционную войну, либо подписать сепаратный мирный договор, предусматривающий огромные территориальные потери и значительную денежную контрибуцию.

Аргументация сторонников немедленного развязывания революционной войны, продолжал он, является ошибочной от начала до конца. Вопреки их утверждениям, подписание Советским правительством сепаратного мирного договора не будет ни изменой делу международного социализма, ни нарушением предоктябрьских обязательств, поскольку полученная мирная передышка будет использована для подготовки к революционной войне. Самое важное, как писал Ленин в «Тезисах», сторонники революционной войны отказываются принять во внимание тот факт, что крестьянская армия на фронте совершенно небоеспособна и что, в любом случае, она не поддержит революционную войну. Между тем, создание социалистической армии, состоящей из рабочих и беднейших крестьян, только началось. Без поддержки социалистических революций в Европе Россия потерпит поражение, а Советская власть падёт в считанные недели, после чего Россия будет вынуждена принять ещё более унизительный мир, чем тот, что ей предложили сейчас. Революционная война не выбор, утверждал Ленин. Как это ни тяжело, интересы мировой революции диктуют необходимость заключения мира на германских условиях и немедленно29.

После того как Ленин представил свои «Тезисы», он подвергся огню критики со стороны адвокатов революционной войны, которые к тому времени уже получили название «левые коммунисты». Судя по беглым ленинским заметкам, Ломов и Осинский из Московского областного бюро заняли позиции, аналогичные тем, что были отражены в тезисах ПК от 28 декабря30. Обосновывая необходимость прекращения переговоров и начала революционной войны, Осинский доказывал, что германские солдаты откажутся воевать против революционной России и что в самой Германии близится восстание против империализма. Варвара Яковлева из Саратова предложила сделать всё возможное, для того чтобы разжечь революционный пожар в Европе, и выразила готовность умереть за это под революционными стягами. Уральский выходец Евгений Преображенский заявил, явно со ссылкой на ленинское замечание о военной слабости России, что революция, не способная защитить себя на фронте, уже мертва; что Французская революция показала, что самое важное в такой ситуации — вера в победу; и что немцы, в любом случае, не смогут атаковать, потому что зимние дороги непроходимы31.

Троцкий на этом совещании занял промежуточную позицию, отражённую в его телеграмме Ленину из Бреста. Он был согласен с Лениным, что у России нет сил затевать революционную войну. Однако он, как и «левые коммунисты», скептически смотрел на способность немцев возобновить наступление. Поэтому он предлагал просто объявить, что Россия считает войну оконченной, а армию распускает — пусть идёт домой строить социализм. В своих мемуарах Троцкий пояснял, что не был уверен тогда, что немцы не способны наступать, но что в этом важно было убедиться до подписания аннексионистского мира; в случае необходимости, Россия успела бы капитулировать после32. По воспоминаниям одного из участников совещания, Ленин был настолько раздражён беспощадной критикой своих взглядов, что выбежал вон33. В конце совещания было проведено голосование, в котором «левые коммунисты» одержали уверенную победу над Лениным и Троцким, вместе взятыми (32 участника проголосовали за революционную войну, 16 поддержали Троцкого и только 15 — Ленина)34.

Члены Петербургского комитета (не говоря уже о Московском областном бюро) были, вне всякого сомнения, воодушевлены результатами голосования. Впрочем, с точки зрения партийных правил, результаты эти ни к чему не обязывали: в перерывах между общенациональными съездами партии решение важнейших вопросов политики страны находилось в компетенции ЦК. Поэтому на заседании ЦК 11 января Ленин предпринял ещё одну попытку привлечь партийное руководство на свою сторону. По данным Троцкого, накануне этого заседания он и Ленин достигли договорённости, что если тактика «ни мира, ни войны» будет опробована, но не сработает, он поддержит «немедленный мир»35. Большинство из присутствовавших на заседании 11 января членов ЦК были участниками совещания 8 января, так что Ленин имел возможность начать с того места, где он закончил тогда. Открывая дискуссию, он повторил главные аргументы своих «Тезисов», касающиеся безнадёжности революционной войны и предложения Троцкого, и заявил, что это международное политическое позёрство, которое не поможет сдержать германский экспансионизм. Если Советская республика не согласится немедленно принять мир на германских условиях, добавил он, она рискует спровоцировать германское наступление, и тогда ей придётся соглашаться на гораздо более тяжкие условия36.

К разочарованию Ленина, его аргументы встретили в ЦК как минимум такой же прохладный приём, как на более широком форуме партийных представителей тремя днями раньше. Из шестнадцати членов ЦК, присутствовавших на заседании, только три: Артём (Фёдор Сергеев), Сокольников и Сталин, — встали на сторону Ленина. К тому же, их комментарии, по сравнению с пылкими выступлениями «левых коммунистов», выглядели казёнными и автоматическими. Тем не менее, пылкость речей ленинских противников не означала, что за время, прошедшее с 8 января, в их взглядах не произошло изменений. 8 января абсолютное большинство из них голосовало за немедленное прекращение мирных переговоров с Германией и объявление всеобщей революционной войны против капитализма. На заседании ЦК три дня спустя даже самые ярые «левые коммунисты» явно склонялись к идее Троцкого просто выйти из переговоров, не объявляя «ни мира, ни войны», а предварительно потянуть их как можно дольше, с тем чтобы за это время активизировать усилия по укреплению собственных вооружённых сил и международного революционного движения за рубежом.

В ходе дискуссии 11 января Бухарин, признанный лидер «левых коммунистов», прямо заявил, что «позиция тов. Троцкого самая правильная», и добавил: «Пусть немцы нас побьют, пусть продвинутся ещё на сто вёрст — мы заинтересованы в том, как это отразится на международном [рабочем] движении». В Вене растёт всеобщая забастовка, связанная с переговорами в Бресте, сообщил он; если мир будет подписан, она сорвётся. Необходимо использовать любую возможность, чтобы затягивать переговоры и не подписывать позорный мир. Это придаст энергии западноевропейским массам37. Ещё один ярый «левый коммунист», Урицкий, признавая неспособность России в данный момент вести революционную войну, предупреждал, что принятие аннексионистского мира оттолкнёт петроградский пролетариат. «Отказываясь от подписания мира, производя демобилизацию армии… мы, конечно, открываем путь немцам, — признал он, — но тогда, несомненно, у народа проснётся инстинкт самосохранения и тогда начнётся революционная война»38.

Против ленинского аргумента о том, что мирная передышка позволит провести социальные реформы, выступил Ломов, который считал, что Германия этого не допустит, поскольку, заключая мир, революционная Россия отдаётся на милость германского империализма. Поэтому, утверждал он, «надо принять позицию тов. Троцкого, но с проявлением максимума активности по организации подготовки к революционной войне». Дзержинский заявил с места, что подписание мирного договора будет означать капитуляцию всей большевистской программы, и обвинил Ленина в том, что тот делает «в скрытом виде то, что в октябре делали Зиновьев и Каменев», а именно, думает только о России и игнорирует огромное международное значение событий в России. Только Косиор, представлявший на этом заседании Петербургский комитет, продемонстрировал преданность первоначальному требованию «левых эсеров» о немедленном объявлении революционной войны. Опираясь на тезисы ПК от 28 декабря, он заявил, что «Петербургская организация протестует и будет протестовать, пока может, против точки зрения тов. Ленина и считает возможной только позицию революционной войны»39. Косиор мог не знать, но это было не вполне так. Настроения в некоторых райкомах Петрограда в то время были уже ближе к точке зрения Троцкого, чем к позиции ПК40.

К концу дискуссии в ЦК 11 января непопулярность ленинской позиции была настолько очевидной, что за неё даже не стали голосовать. За немедленное объявление революционной войны проголосовали двое, против — одиннадцать, один воздержался. Большинством голосов (девять против семи) высшее руководство партии одобрило формулу Троцкого: «ни мира, ни войны» плюс демобилизация армии. Вместе с тем была принята резолюция, предложенная Лениным, о том, что будет сделано всё возможное, чтобы затянуть переговоры. «За» проголосовали двенадцать членов ЦК, «против» — один41. В тот же вечер, по сообщениям газет, бюро левоэсеровской фракции Третьего Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов и ЦК левых эсеров проголосовали за продолжение войны любыми средствами, если приемлемый мир не будет заключён42. Однако эта позиция просуществовала недолго. В ночь с 12 на 13 января совместное заседание ЦК большевиков и ЦК левых эсеров большинством голосов отвергло и немедленный мир на германских условиях, и немедленную революционную войну и также выступило в поддержку тактики Троцкого. На какое-то время эта резолюция примирила все стороны. Для Ленина она означала, что когда дальнейшее затягивание переговоров станет невозможно, мир будет подписан, а «левые коммунисты» и левые эсеры восприняли её как зелёный свет для подготовки революционной войны. Что касается Троцкого, то он получил добро на провозглашение «ни мира, ни войны» и решил для себя, что если Германия и возобновит военные действия, что маловероятно, подписание мира на её условиях произойдёт не раньше, чем возникнет ясность в отношении её способности организовать успешное наступление и в отношении реакции европейского рабочего класса.

Докладывая вечером 11 января Третьему Всероссийскому съезду Советов о задачах и достижениях своего правительства, Ленин обошёл вопросы, связанные с мирными переговорами43, оставив их рассмотрение Троцкому. В свою очередь, Троцкий, который выступал 13 января, сосредоточился на перечислении того, что было достигнуто советской делегацией на переговорах в Бресте. Согласно его отчёту, вскрыв империалистические замыслы Германии, переговоры подняли революционные процессы в Австрии и Германии на новую высоту44. О том же говорил в своём дополнении к докладу о событиях в Бресте и их международном значении и Каменев45. Если судить по опубликованной стенограмме съезда, нигде: ни в докладе Троцкого, ни в дополнении Каменева, ни в официальной резолюции съезда о мире, — не было даже упоминания о тактике «ни мира, ни войны» или о возможности объявления революционной войны. Совместная большевистско-левоэсеровская резолюция о мирной политике, принятая съездом 14 января, одобрила и высоко оценила все заявления и шаги, уже сделанные Советской властью в интересах достижения всеобщего демократического мира; выразила уверенность в том, что революционное рабочее движение в Центральной Европе является лучшей гарантией от империалистического мира; и наказала российской мирной делегации хранить верность мирным принципам, изложенным в программе русской революции46. Напрашивается вывод, что формула Троцкого «ни мира, ни войны» не была представлена на одобрение съезда, как было рекомендовано центральными комитетами большевиков и левых эсеров, из-за того, что правительство, спохватившись, решило, что обнародование раньше времени российской переговорной тактики может повредить переговорам. Впрочем, это молчание может иметь более сложное объяснение. Некоторые «левые коммунисты», включая руководство Петербургского комитета47, в то время были убеждены, что резолюция, принятая съездом, была намеренно нечётко сформулирована большевистской фракцией, в которой преобладали ленинисты, с тем чтобы окончательное решение о том, подписывать или не подписывать аннексионистский мир, осталось за Лениным и Совнаркомом. Как мы увидим дальше, именно так впоследствии интерпретировали эту резолюцию Ленин и Свердлов48.

В одном месте своего выступления, возможно, из уважения к Ленину, Троцкий дал понять, что при том, что рабочие представители в Бресте будут продолжать изобличать германское лицемерие, возможность того, что им придётся подписать мир с капиталистическими представителями (который явно противоречит интересам рабочих) не может быть полностью исключена49. В более позднем выступлении перед съездом Зиновьев также затронул возможность того, что Россия будет вынуждена подписать аннексионистский мир. Однако он тут же добавил, что этот мир на деле будет всего лишь перемирием50. В то время как подобные туманные намёки на возможность принятия Россией аннексионистского мира, без сомнения, способствовали росту опасений «левых коммунистов» и левых эсеров, для остальных они остались непонятыми. Так, несмотря на нелюбовь к большевизму (а дело было неделю с небольшим спустя после роспуска Учредительного собрания), даже Мартов, выслушав Троцкого, приветствовал «шаги к заключению всеобщего мира… [которые] являются поразительным по своей смелости и революционности актом, предпринятым творцами всемирной международной революции»51.

Оценка Мартова, возможно, явилась отражением кратковременного подъёма революционного движения в Европе, который, как казалось, был связан именно с российскими миротворческими усилиями. Пока делегаты съезда Советов в Петрограде пытались сформулировать основы революционной мирной политики, последние новости из Вены, Будапешта, Варшавы, Гельсингфорса, Берлина и других крупных европейских городов на мгновение заставили поверить, что страстно ожидаемые решающие социалистические революции на Западе не за горами. Любая новость, даже самая незначительная, о тех или иных признаках революционного возмущения за рубежом восторженно подхватывалась большевистской прессой в Петрограде и доносилась до сведения торжествующих депутатов съезда.

Петроградцев, расхватывающих номера большевистской «Красной газеты» 13 января, встречал крупный, кричащий заголовок:

В АВСТРИИ, В ВЕНГРИИ И В ВАРШАВЕ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ РАБОЧИЕ СОЗДАЮТ СВОИ СОВЕТЫ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ… ЗАГОРАЕТСЯ ВЕЛИКИЙ ПОЖАР ВО ВСЁМ МИРЕ!52

И 17 января:

КОГДА В ОКТЯБРЕ РАБОЧИЕ, СОЛДАТЫ И КРЕСТЬЯНЕ СВЕРГЛИ ВЛАСТЬ ПОМЕЩИКОВ, ФАБРИКАНТОВ И ЗАВОДЧИКОВ, ОНИ ЗНАЛИ ОДНО: БЕЗ РЕВОЛЮЦИИ В ДРУГИХ СТРАНАХ НАШЕЙ РЕВОЛЮЦИИ НЕ ПОБЕДИТЬ… А МЕЖДУНАРОДНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ РАСТЁТ, ВЕЛИКИЙ МИРОВОЙ ПОЖАР РАЗГОРАЕТСЯ ВСЁ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ… ЛИШЬ НА ДНЯХ ВЗОРЫ ВСЕГО МИРА БЫЛИ ОБРАЩЕНЫ НА АВСТРИЮ, ВЕНГРИЮ И ПОЛЬШУ, ГДЕ ВОССТАВШИЙ НАРОД ПОТРЯСАЛ ТРОНЫ ЦАРЕЙ.

Ещё более радостная новость:

В ВЫБОРГЕ, ГЕЛЬСИНГФОРСЕ, ТАММЕРФОРСЕ И РЯДЕ ДРУГИХ ГОРОДОВ ФИНЛЯНДИИ КРАСНАЯ ФИНЛЯНДСКАЯ ГВАРДИЯ НАНОСИТ УДАР ЗА УДАРОМ ФИНСКИМ КАПИТАЛИСТАМ… ТО ЖЕ ПРОИСХОДИТ В ЮЖНОЙ ФРАНЦИИ… И В АНГЛИИ НАЧИНАЮТСЯ ГРОМАДНЫЕ СТАЧКИ… МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ БЛИЗКА53.

И, наконец, 19 января появляется самая долгожданная весть:

ТЕЛЕГРАФ ПРИНЁС ИЗВЕСТИЯ О ТОМ, ЧТО РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ В ГЕРМАНИИ НАЧАЛОСЬ И РАЗРАСТАЕТСЯ С МОЛНИЕНОСНОЙ БЫСТРОТОЙ… ПОБЕДОНОСНО ШЕСТВУЕТ ВПЕРЁД МЕЖДУНАРОДНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. И ПОБЕДА ЕЁ, БЕЗУСЛОВНО, БЛИЗКА!54.

Своего пика эта волна революционного подъёма достигла 21 января. В этот день «Красная газета» вышла с заголовком на первой полосе:

ВОССТАНИЕ ТРУДОВЫХ МАСС ВСЕХ НАРОДОВ, ВСЕХ СТРАН, ВСЕХ НАЦИЙ РАЗРАСТАЕТСЯ…

ЕЩЁ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НАЗАД РЕВОЛЮЦИОННАЯ РОССИЯ БЫЛА СТРАШНО ОДИНОКОЙ…

А ТЕПЕРЬ?

ТЕПЕРЬ ВО ВСЕХ ПОЧТИ СТРАНАХ ПОЯВИЛАСЬ НОВАЯ СИЛА, УДАРИВШАЯ НАШИХ ВРАГОВ В ТЫЛ… БЕЙ ЖЕ СИЛЬНЕЙ, ТАРАН МЕЖДУНАРОДНОЙ РЕВОЛЮЦИИ!55.

Признаки нарастающей революции в Европе породили радостное возбуждение в рядах «левых коммунистов»: их позиция по мирному вопросу, казалось, получила подтверждение. Вдохновения им должны были добавить решение Совнаркома от 15 января о начале формирования «Рабоче-крестьянской Красной армии» и создание при Наркомате по военным делам специальной коллегии для координации усилий по осуществлению этого решения56. В то же время, рассмотрение вопроса о мире на съезде Советов не давало им забыть о возможности, что Ленину каким-то образом ещё может удаться реализовать свой план заключения сепаратного мира с Германией, невзирая на позицию партийного большинства и обнадёживающие события за рубежом. Этого, полагали они, нельзя допустить. 15 января двенадцать наиболее влиятельных «левых коммунистов» подписали заявление с требованием созвать в недельный срок всероссийскую партийную конференцию для вынесения твёрдого и определённого решения по вопросу о мире. Если мирный договор будет подписан до созыва такой конференции, они покинут свои посты в партии и правительстве57.

В тот же день (15 января) исполнительная комиссия Петербургского комитета выступила со своим, не менее решительным заявлением. Подписанное Косиором, Глебом Бокием, Фенигштейном, Равич и Афанасием Плужниковым (все — «левые коммунисты»), оно явилось отражением глубокого недоверия петроградской организации большевиков к ЦК:

В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ РСДРП

Политическая линия, которую сейчас ведёт ЦК и которая, как следует заключить из резолюции большевистской фракции съезда, направлена на заключение так называемого «похабного мира», что означает сдачу наших позиций… и несомненную гибель нашей партии как авангарда революции… Исполнительная комиссия от имени Петербургской организации заявляет самый решительный протест как против определившейся уже в общих чертах основной линии [в мирном вопросе], так и против политики замалчивания и недомолвок даже по отношению к ответственным органам самых больших организаций партии.

Мы имеем все основания утверждать, что подписание «похабного мира» явно противоречит мнению большинства партии… Продолжение мирной политики в том духе, как это намечается теперь… может грозить расколом нашей партии.

Принимая всё это во внимание, И[сполнительная] К[омиссия]… требует немедленного созыва… экстренной партийной конференции, которая одна только при создавшихся условиях может решить вопрос о нашей мирной политике58.

В самом Петербургском комитете продолжительная дискуссия по мирному вопросу состоялась во время встречи с партийными активистами приблизительно 18 января. Одно за другим в течение второй половины января созывались заседания ПК для обсуждения дилеммы «мир или война». На первом из этих заседаний с докладом по главному вопросу выступил Бухарин. Судя по другим его заявлениям и статьям этого периода, в этом докладе он, без сомнения, должен был яростно воспротивиться подписанию аннексионистского мирного договора в Брест-Литовске и, возможно, поддержать тактику «ни мира, ни войны» — и всё это в сочетании с призывами к активизации усилий по подготовке к скорой революционной войне. Возможно также, он призвал усилить давление на ЦК с целью добиться поскорее созыва партийной конференции. Однако, судя по его заявлению в ЦК, он неодобрительно относился к скрытой угрозе партийного раскола, сквозившей в декларации исполнительной комиссии ПК от 15 января59.

Что касается рассмотрения вопроса о мире в ПК около 18 января, оно завершилось принятием (единогласно, при одном воздержавшемся) ещё одного комплекта тезисов по мирному вопросу. Эти тезисы, проект которых был написан Бухариным, не касались впрямую ни тактики Троцкого «ни мира, ни войны», ни вопроса о немедленной революционной войне. Не содержали они и призыва к общенациональной партийной конференции по мирному вопросу. Вместо всего этого, основное внимание в них было сосредоточено на опровержении, с интернационалистической точки зрения и в свете последних международных событий, ленинских аргументов в пользу немедленного заключения сепаратного мира. Переговоры в Брест-Литовске продолжались, и, следовательно, для Бухарина в тот момент это было самым важным.

В тезисах указывалось, что единственным значимым критерием для принятия или отвержения невыгодного, аннексионистского мира является польза для дела пролетарской революции; что в международном пролетарском движении наметился решающий прорыв, которому способствовали мирные переговоры и который надолго будет уничтожен принятием «похабного мира»; что даже поражение революционной России на фронте принесёт пользу мировой революции в виде дальнейшего революционизирования вооружённых сил противника; что идея о том, что полученная мирная передышка позволит удержать в России Советскую власть, является иллюзией, так как международный империализм нападёт на революционную Россию сразу, как только сможет60.

Вопрос о том, как реагировать на требования созыва партийной конференции, был главным на заседании большевистского ЦК 19 января (1 февраля)61. Все участники этого заседания признавали серьёзность внутрипартийного кризиса, возникшего в связи с вопросом о войне и мире, и были, похоже, решительно настроены не допустить его перерастания в официальный раскол. Впрочем, на этом единодушие кончалось. В самом начале заседания Ленин ясно дал понять, что его правительство, скорее всего, всё-таки подпишет договор с Германией на её условиях и что у него на этот счёт есть полномочия, данные ему Третьим Всероссийским съездом Советов62. Что же касается требований созыва партийной конференции, его позиция, сложившаяся в ходе заседания ЦК, состояла в том, чтобы провести, как можно скорее, ещё одно заседание Центрального Комитета совместно с руководителями крупнейших региональных партийных организаций, прибывшими на Третий съезд Советов и ещё остававшимися в Петрограде, а в перспективе созвать внеочередной съезд партии. Хотя решение съезда будет обязательным для нового ЦК, избранного там же, на подготовку съезда уйдёт, как минимум, месяц. Поэтому съезд, даже созванный в кратчайшие сроки, не успеет связать Ленину руки в переговорах с немцами.

Сталин, Свердлов, Стасова, Артём и Сокольников, в той или иной форме, выразили поддержку ленинской позиции. Троцкий отсутствовал, так как к тому времени вернулся в Брест. А присутствовавшие «левые коммунисты» отвергли доводы Ленина о полномочиях его правительства на переговорах. Ломов, ещё до выступления Ленина, заявил, обосновывая необходимость созыва конференции, что речи Троцкого и, особенно, Зиновьева на съезде Советов заставили многих членов партии подозревать, что сепаратный мир с Германией — дело уже решённое. Поэтому, считал он, необходимо услышать голос всей партии, которого так долго не было слышно63. Урицкий, выступивший сразу после Ленина, подчеркнул, что точка зрения Троцкого преобладала на съезде Советов и именно её принял ЦК. Мирной политике большевиков, по единодушному признанию «левых коммунистов», не хватает ясности и стройности, поэтому общепартийная конференция необходима, чтобы привести её в порядок. На заседании ЦК 19 января эти доводы Бухарин и Ломов подчёркивали с особой силой. Заседание завершилось назначением на 20 февраля (5 марта) экстренного съезда партии и на 21 января — ещё одного совещания в ЦК, на котором представители различных мнений в партии по вопросу о мире снова смогут высказаться.

Участники совещания в ЦК 21 января голосовали по десяти вопросам, связанным с переговорами о мире и мирной политикой большевиков вообще. Только пять из четырнадцати участников выступили за немедленное подписание аннексионистского мира (Ленин, Сталин, Муранов, Артём и Сокольников). Значительное большинство, в том числе Ленин, по-видимому, под кратковременным влиянием революционных событий за рубежом64, проголосовали за затягивание переговоров. Только Иннокентий Стуков считал необходимым прервать переговоры немедленно. Большинство полагало, что подписание аннексионистского мирного договора возможно, если он будет представлен в форме ультиматума. «Нет» на этот вопрос ответили только «левые коммунисты» Осинский и Стуков. Бухарин и Урицкий, похоже, покинули совещание до голосования, но даже если бы они остались и голосовали против, это не повлияло бы на общий результат голосования по этому вопросу. Судя по поставленным вопросам, можно заключить, что тактика «ни мира, ни войны», которой руководствовался в Бресте Троцкий, предметом споров уже не была. В остальном голосование явилось точной проекцией острых разногласий по мирному вопросу, разделявших в то время партию65.

Теперь всё, казалось, зависело от революционных событий в Европе и, конечно, от переговоров в Брест-Литовске. Троцкий вернулся в Брест 17 (30) января. Возобновление переговоров совпало с военными успехами большевиков в Финляндии и на Украине, а также с взрывом революционного возмущения в Европе, что, в общей сложности, выглядело как хороший знак для русских. Однако это мимолётно обнадёживающее положение дел длилось недолго. Самое главное, что были подавлены, быстро и жестоко, представлявшие наибольшее значение рабочие стачки и революционные протесты в Германии. Это обстоятельство вернуло Ленина к мысли о необходимости принять германские условия мира и как можно скорее. Последний письменный доклад о состоянии российских войск на фронте и в тыловых гарнизонах, представленный Крыленко Совнаркому, усилил это ленинское убеждение. Между тем, в Бресте Троцкий и его коллеги продолжали тягаться со своими германскими визави. Германский генеральный штаб к тому времени уже начал проявлять нетерпение. В результате дискуссий, которые состоялись во время перерыва в переговорах 23–24 января (4–5 февраля) между германским командованием, с одной стороны, и правительствами Германии и Австро-Венгрии, с другой, последние согласились ускорить подписание сепаратного договора с Украиной и, как только это будет сделано, вручить Троцкому ультиматум — иными словами, свернуть мирную конференцию в Брест-Литовске в недельный срок. Условия ультиматума, который Кюльман должен был представить Троцкому, были таковы: либо Троцкий принимает предложенные ему мирные условия, либо военные действия возобновляются.

Несмотря на то, что умеренные силы в германо-австро-венгерской делегации до последнего момента продолжали спорить, стараясь придать хоть толику легитимности аннексионистским требованиям своих правительств, растущее влияние на переговоры германского генерального штаба в лице генерала Макса Гофмана и, следовательно, невозможность дальнейшего затягивания переговоров стали очевидны российской стороне. 27 января (9 февраля) Центральные державы подписали сепаратный пакт с Украиной. На следующий день, 28 января (10 февраля), — настал момент, который Троцкий предвкушал всё это время. В то время как ничего не подозревавшие представители Центральных держав были уверены, что Россия вот-вот капитулирует, Троцкий взорвал свою «бомбу». Он объявил, что Россия, отказываясь формально подписать мирный договор, со своей стороны, считает состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией прекращённым и демобилизует свои войска66.

Позже в тот же день главные члены делегации Центральных держав собрались на последнее заседание. Все они, за одним серьёзным исключением, были склонны оставить Россию в покое. Кюльман и Чернин полагали, что поскольку русские своим заявлением молчаливо признали, что оккупированные территории остаются в руках Германии, то воевать больше не за что. Исключением был генерал Гофман. Следуя инструкциям своего начальства, он настаивал, что раз цель перемирия с Россией, состоявшая в заключении мирного договора, не достигнута, то, как следует из условий перемирия, боевые действия должны быть возобновлены в семидневный срок67.

Немцы спорили до поздней ночи, а в это время российская делегация ехала на железнодорожный вокзал, чтобы отбыть в Петроград, уверенная, пусть и не до конца, что для России кошмар мировой войны закончился. Перед самым отправлением Троцкий отбил срочную телеграмму Крыленко в Могилёвскую ставку с сообщением о том, что произошло, и указанием издать приказы о демобилизации, что Крыленко тут же и сделал. Впрочем, на следующий день, по настоянию Ленина, приказы были объявлены недействительными, но отменить их психологически негативный эффект на и без того безнадёжно деморализованную армию было уже невозможно. В самую последнюю минуту, когда российские переговорщики уже садились в поезд, их надежды на мир были упрочены сообщением о том, что германские и австро-венгерские дипломаты прилагают усилия, чтобы убедить военных не прибегать к крайним мерам. Итак, довольно посмеиваясь и расслабившись, члены российской делегации размещались в вагоне и поздравляли друг друга с тем, как они замечательно обвели вокруг пальца германский империализм. Много лет спустя Троцкий вспоминал: «На обратном пути в Петроград мы все находились под впечатлением, что немцы не начнут наступление»68.

В конце сентября и в первой половине октября 1917 г. одним из главных аргументов Ленина в пользу немедленного захвата власти было убеждение, что все страны Европы стоят на пороге пролетарских революций и что большевики в России, в силу своего более выгодного положения, могут и обязаны показать им пример. Ждать съезда Советов для отстранения от власти Временного правительства, настаивал он, значит предать дело мировой революции.

В начале декабря 1917 г., когда в Брест-Литовске начались сепаратные переговоры между Германией и Советским правительством о мире, Ленин всё ещё верил в то, что решающие социалистические революции в Европе не за горами. Однако к концу месяца ответные революции, в близости которых он был уверен, так и не стали явью. Между тем, полная деморализация русской армии на фронте была налицо, а на Дону началась экспансия контрреволюционных сил. Учитывая всё это, Ленин пришёл к выводу, что немедленное заключение мира с Германией на её условиях является абсолютно необходимым для выживания революционной России. К несчастью для него, однако, многие из его ближайших сподвижников в руководящих органах партии — в Петрограде, в Москве и по всей стране — остались преданы его прежним идеям стойкого интернационализма (это было особенно заметно в случае с лидерами Петербургского комитета). Убеждённые в том, что заключение сепаратного мира с кайзером отбросит революцию в Германии на долгие годы, что революционная война — дело сложное, но возможное и что русской революции не выжить в одиночку, они («левые коммунисты») решительно отвергли ленинские доводы о необходимости мира любой ценой.

В этой ситуации формула Троцкого «ни мира, ни войны» — тактическая уловка, основанная на предположении, что если революционная Россия просто объявит войну оконченной и демобилизует армию в одностороннем порядке, германское правительство будет не в состоянии заставить свои войска воевать, и война для России действительно закончится — получила широкое признание среди большевиков и левых эсеров. В середине января 1918 г. большинство членов руководства обеих партий (но не Ленин) одобрили её. После того как породившая надежды волна революционных беспорядков в Европе была подавлена, 28 января (9 февраля) Троцкий огорошил германскую делегацию в Бресте своим заявлением и вернулся в Петроград, оптимистически уверенный, что перехитрил своих противников. Однако всё зависело от ответа германской стороны.

Примечания

1 См. Ленин В. И. Полн собр. соч. Т.35. С.253.

2 Петербургский комитет РСДРП(б) С. 571–576.

3 Там же. С. 579–593.

4 Там же С 581–587.

5 Глубокий анализ этих переговоров см. в книге. Richard К Debo Revolution and Survival: The Foreign Policy of Soviet Russia, 1917–1918. — Toronto, 1979 P45-112.

6 Keep The Debate P 213–217; Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов р, с, кр. и каз депутатов С. 152–155

7 РГАСПИ. Ф. 19 On 1. Д 28 Л 2

8 Keep The Debate. Р 223-239

9 Ibid. Р.228; Протоколы заседаний Исполнительного Комитета Советов р, с, кр и каз депутатов С 164.

10 РГАСПИ. Ф. 19. On 1. Д 28 Л.2.

11 См выше, глава 2.

12 Кедров М. Из красной тетради об Ильиче //Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. — М., 1957. Т.2. С.97; Подвойский Н. И. От красной гвардии к красной армии //Историк-марксист. 1938. № 1. С. 16–34 Текст ленинского опросного листа см. Ленин В. И. Полн собр. соч Т.35 С. 179–180, 472.

13 См. Debo. Revolution and Survival. P.60; Городецкий E.H. Демобилизация армии в 1917–1918 гг. //История СССР. 1958. № 1. С. 15–19

14 Вечерний час. 1917. 18 декабря. С.2.

15 РГАСПИ. Ф.19. Оп.1. Д.29 Л.2.

16 Там же; Ф.5. On 1 Д.2424 Л.19; Симонян М.Н. Его профессия революция: Документальный очерк о жизни и деятельности Н. В. Крыленко. — М., 1985 С. 93–94. В 1920-е годы в письме в Истпарт Крыленко указывал, что после той встречи военных представителей он подготовил для Ленина специальный письменный доклад, в котором подчеркнул, что рассчитывать на боеспособность старой армии абсолютно бессмысленно, так как она воспринимает перемирие и начало мирных переговоров как знак того, что война закончилась — Протоколы съездов и конференций ВКП(б). Седьмой съезд, март 1918 г. — М. -Л., 1928 С. 261–262, прим. 48.

17 Ленин В. И. Полн собр. соч. Т.35. С.472; Чубарьян А.О. Брестский мир. — М, 1964 С.106

18 РГАСПИ. Ф.19 Оп.1. Д.29. Л.28; Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35. С.181.

19 РГАСПИ. Ф 5. Оп.1 Д.2423. Л.19об.

20 Петербургский комитет РСДРП(б). С.607, 608.

21 Там же. С. 609–611, 621–622.

22 Там же. С. 611–618.

23 Там же. С 615–616.

24 Там же. С 619.

25 Владимир Ильич Ленин Биографическая хроника. Т.5. С. 156–157.

26 См., напр: Волкогонов Д. И. Ленин. Политический портрет. В 2-х кн. — М, 1994. Кн 1 С. 197–232; Richard Pipes. Three 'Whys' of the Russian Revolution. — New York, 1995. P 45–46; Richard Pipes The Russian Revolution. — New York, 1994. P. 410–412, 431–438, 612–624; Richard Pipes, ed. The Unknown Lenin – From The Secret Archive. — New Haven, 1996 P6, 15-16

27 Троцкий Л.Д. Сочинения. T 17. 4.1 М. -Л, 1926 С.631, прим. 38.

28 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т 35 С.225.

29 Там же. С 243-252

30 Ленинский сборник. Т 11. — М, 1929. С 43–44; Седьмой (экстренный) съезд РКП(б), март 1918 г. Стенографический отчёт. — М., 1962. С. 216–218

31 Там же

32 L Trotsky. My Life. — New York, 1970. Р 382–383.

33 Кедров. Указ. соч. С. 10.

34 Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). С. 168 См также Смирнов Н. Н. Третий Всероссийский съезд Советов. — Jl.s 1988. С.98.

35 См. по этому поводу Debo. Revolution and Survival. P.79.

36 Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). С 168–169

37 Там же С. 169–170.

38 Там же С. 170.

39 Там же. С. 172. Ленинские заметки об этом заседании см.: В. И. Ленин. Неизвестные документы, 1891–1922 — М, 1999. С. 223–224.

40 Такой сдвиг произошёл, например, в Охтинском районном комитете большевиков. — ЦГАИПД Ф 10. Оп.1. Д 11 Л 1об. -2об.

41 Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). С. 173.

42 Петроградское эхо. 1918. 12 января. С.2; Наши ведомости 1918. 13 января. С.2.

43 Третий Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Пг., 1918. С. 21–34.

44 Там же. С. 48–55; Троцкий Л. Д. Сочинения. Т.17. 4.1. С. 53–69.

45 Третий Всероссийский съезд Советов. С. 56–58.

46 Там же. С.71, 92–93.

47 См. заявление исполнительной комиссии в: Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). С. 180–183.

48 См. ГАРФ. Ф.1235. Оп.18. Д 7. Л.31.

49 Третий Всероссийский съезд Советов. С.52.

50 Там же. С.64.

51 Там же. С.59

52 Красная газета. 1918 13 января. С.1.

53 Там же 17 января. С. 1.

54 Там же 19 января. С 1.

55 Там же 21 января. С 1

56 РГАСПИ. Ф 19. Оп.1. Д 47.

57 Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). С. 181.

58 Там же. С. 182–183.

59 Там же. С. 176. См. особенно тезисы 5–8.

60 Там же. С. 183–184.

61 Там же. С. 174–180.

62 Там же. С. 175–176, 283–284, прим. 207.

63 Там же. С. 175, 283, прим. 206.

64 См. в этой связи 22-ой тезис, добавленный Лениным к его «Тезисам о войне» 21 января. — Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т.35. С. 251–252.

65 Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). С. 190–191. См. также В. И. Ленин Неизвестные документы. С 225–227.

66 Троцкий Л. Д. Сочинения. Т. 17. 4.1. С. 103–104; Max Hoffman. War Diaries and Other Papers Trans by Eric Sutton Vol 2 —London, 1939 P 218–219/

67 Hoffman War Diaries. — London, 1929. Vol.2. P.219; John W. Wheeler-Bennet. Brest-Litovsk. The Forgotten Peace, March 1918. — London, 1963 P.229

68 Trotsky. My Life. P.386.

Глава 4. СУДЬБА УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯГлава 6. «СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!»