В ходе исследований классики установили, что в период первобытнообщинного варварства не существовало разделения отношений на базисные и надстроечные, так как не существовало разделения материальной и нематериальной сферы деятельности человека. Это разделение возникло позже, вместе с историческим формированием общественного разделения труда и появлением прибавочного продукта, позволившего нематериальной сфере отделиться от сферы материального производства. В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс отметили: «Разделение труда становится действительным разделением лишь с того момента, когда появляется разделение материального и духовного труда…».

В той же работе они пишут: «Наибольшее разделение материального и духовного труда, – это отделение города от деревни. Противоположность между городом и деревней начинается вместе с переходом от варварства к цивилизации, от племенного строя к государству, от местной ограниченности к нации и проходит через всю историю цивилизации вплоть до нашего времени…

Вместе с городом появляется и необходимость администрации, полиции, налогов и т. д. – словом, общинного политического устройства [des Gemeindewesens], а тем самым и политики вообще».

Дальнейшее развитие общественного разделения труда привело к возникновению классов и государства.

Окончательно разделение общественных отношений на базисные и надстроечные произошло именно вместе с возникновением государственности.

В «Анти-Дюринге» Энгельс разъяснял: «Пока совокупный общественный труд даёт продукцию, едва превышающую самые необходимые средства существования всех, пока, следовательно, труд отнимает всё или почти всё время огромного большинства членов общества, до тех пор это общество неизбежно делится на классы. Рядом с этим огромным большинством, исключительно занятым подневольным трудом, образуется класс, освобождённый от непосредственно производительного труда и ведающий такими общими делами общества, как управление трудом, государственные дела, правосудие, науки, искусства и т. д.».

С появлением государства базисные отношения собственности, внутри которых всегда развиваются производственные отношения, стали находить своё отражение в государственной политико-правовой надстройке, как отражение бытия в сознании. Надстройка включает в себя форму государственности, политические институты и правовую систему. Она оказывала и оказывает обратное воздействие на экономический базис путём правового регулирования отношений собственности. Она может содействовать развитию производственных отношений, если находится в русле объективных экономических законов, через регулирование отношений собственности, а также внедрения передовых технологий. А может тормозить их развитие, если развивается вопреки этим законам.

Помимо политических и юридических институтов, в надстройке заняли своё место также культура, идеология, в том числе религиозная, философия и иные воззрения конкретного исторического периода. Эти элементы надстройки действовали и действуют на базис не прямо, а косвенно через соответствующие экономическому базису идеологию, философию, культурно-нравственные институты. Таким образом, взаимосвязи базиса и надстройки весьма сложны.

Постепенно в ходе исторического развития в науке и общественном сознании сложилось идеалистическое представление, что государственно-политическая и правовая надстройка, идеологические, религиозные, философские и иные воззрения являются первичными в общественном бытии. Все другие отношения якобы вторичны. Поэтому для смены общественных отношений на более совершенные, умным и справедливым людям достаточно взять власть, т. е. совершить политическую революцию. А уж они установят гармонию, через принятие новых правовых норм, независимо от состояния экономических отношений. Это заблуждение служило теми граблями, на которые наступали многие революционеры-утописты, покорявшие вершины власти.

Как отмечали основоположники коммунистической теории, такое представление было преобладающим до середины 19 столетия. Затем ему было противопоставлено разработанное в основном Марксом материалистическое понимание истории, с первичностью экономических отношений (базиса) и вторичностью надстройки.

Однако идеалистический метод мышления, согласно которому юридические установления представляются первичными по отношению к действительно существующим экономическим отношениям, всё ещё распространён. Его носители утверждают, что вначале принимаются правовые нормы, а затем уже на их основе возникают экономические отношения. Такое представление было опровергнуто Энгельсом в написанной совместно с Каутским статье под названием «Юридический социализм» (К. Маркс К. и Энгельс Ф. Собр. соч., 2-е изд. Том 21). В ней авторы пишут: «Поскольку товарообмен в масштабе общества и в своём наиболее развитом виде вызывает, особенно благодаря системе авансирования и кредита, сложные договорные отношения, которые могут быть даны только обществом в целом, как правовые нормы, установленные государством, – постольку создалось представление, будто эти правовые нормы обязаны своим возникновением не экономическим фактам, а формальным установлениям, вводимым государством».

Далее они утверждают, что Маркс «своим материалистическим пониманием истории доказал, что все юридические, политиче­ские, философские, религиозные и тому подобные представления людей, в конечном счёте, определяются экономическими условиями их жизни, их способом производства и обмена продуктов. Тем самым было выдвинуто мировоззрение, отвечающее условиям жизни и борь­бы пролетариата; отсутствию собственности у рабочих могло соответствовать только отсут­ствие иллюзий в их головах…

Борьба обоих мировоззрений, само собой разумеется, ещё продолжается, и не только ме­жду пролетариатом и буржуазией, но и между свободно мыслящими рабочими и рабочими, находящимися ещё во власти старых традиций».

Продолжается эта борьба и ныне внутри коммунистического движения, так как часть левых ещё находится под властью старых буржуазных взглядов. Особенно они распространены среди сторонников сталинского «марксизма-ленинизма».

Способствовало формированию таких взглядов, как представляется, обоснование Лениным и партией того, что передовая политико-правовая и идеологическая коммунистическая надстройка может быть первичной по отношению к отсталому полукапиталистическому экономическому российскому базису, что передовое сознание узкого слоя революционеров определит новое передовое бытие, изменит экономические отношения и сознание советских людей.

Тем самым, по существу, отрицалось основное положение материализма о том, что общественное бытие определяет общественное сознание, а не наоборот, что, в конечном счёте, экономический базис определяет надстройку, что передовая надстройка не может длительное время соответствовать отсталому базису. Маркс отмечал, что именно способ «производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процесс жизни вообще… Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» (Маркс К. К критике политической экономии). Конечно, классики не отрицали относительной самостоятельности надстройки и даже её обратного влияния на базис.

В письме Мерингу Энгельс разъяснял, что «не признавая самостоятельного исторического развития различных идеологических областей, играющих роль в истории, мы отрицаем и всякую возможность их воздействия на историю. В основе этого лежит шаблонное, недиалектическое представление о причине и следствии как о двух неизменно противостоящих друг другу полюсах, и абсолютно упускается из виду взаимодействие. Эти господа часто почти намеренно забывают о том, что историческое явление, коль скоро оно вызвано к жизни причинами другого порядка, в конечном итоге экономическими, тут же в свою очередь становится активным фактором, может оказывать обратное воздействие на окружающую среду и даже на породившие его причины» (Энгельс Ф. Письмо Ф. Мерингу, 14 июля 1893 г. – Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 39, с. 82–84).

В письме В. Боргиусу он уточнял: «Политическое, правовое, философское, религиозное, литературное, художественное и т. д. развитие, основано на экономическом развитии. Но все они также оказывают влияние друг на друга и на экономический базис. Дело обстоит совсем не так, что только экономическое положение является причиной, что только оно является активным, а всё остальное – лишь пассивное следствие. Нет, тут взаимодействие на основе экономической необходимости, в конечном счёте, всегда прокладывающей себе путь» (Энгельс Ф. Письмо В. Боргиусу, 25 января 1894 г. – Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 39, с. 174–175, 176). И всё же, как видим, в основе взаимодействия надстройки и базиса всегда лежит экономическая необходимость.

Но никогда классики не считали воздействие надстройки на базис первичным. В конечном счёте, экономические отношения определяют отношения и в сфере государственно-правовой, и в сфере идеологической, и в сфере науки, и в сфере культуры.

В. И. Ленин, видимо, под впечатлением проштудированной им «Науки логики» Гегеля, пришёл к противоположному, по существу – идеалистическому выводу, что передовым сознанием группы людей, взявших власть и установивших новую надстройку над старым базисом, можно перескочить через естественные фазы развития общества, отменив последние декретами.

Под этот вывод им даже была подведена философская основа. «… Противоположность материи и сознания, – отмечал Ленин, – имеет абсолютное значение только в пределах очень ограниченной области: в данном случае исключительно в пределах основного гносеологического вопроса о том, что признать первичным и что вторичным. За этими пределами относительность данного противоположения несомненна» (Ленин В. И. ПСС, т. 18, с. 151). Следовательно, по Ленину, противоположность материи и сознания (первичность первой и вторичность второго) абсолютна только в пределах основного вопроса философии. За пределами философии, т. е. в сфере бытия всё это относительно. В ходе исторического развития общества сознание может быть первичным по отношению к материи, к бытию.

Действительно, в диалектической взаимосвязи общественного бытия и сознания, базиса и надстройки определяющее значение этих противоположностей в процессе их взаимодействия может меняться. В конкретных исторических условиях влияние надстройки на базис может быть существенным. Но такое явление не может длиться долго. Взаимодействие на основе экономической необходимости, в конечном счёте, всегда проложит себе путь.

Однако иначе рассуждал Ленин. Так, например, в записках Суханову 1923 г. под названием «О нашей революции» Ленин в споре с ним писал: «Если для создания социализма требуется определённый уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определённый „уровень культуры”, ибо он различён в каждом из западноевропейских государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путём предпосылок для этого определённого уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы».

Затем, отстаивая свою позицию, Ленин не нашёл ничего лучшего, как сослаться на известное высказывание Наполеона: «Сначала надо ввязаться в серьёзный бой, а там уже видно будет» (Ленин. В. И. ПСС., т. 45., с. 380, 381).

Что это, если не самый настоящий авантюризм?

Авантюризм взявшей власть партии большевиков во главе с Лениным выразился, прежде всего, в том, что ввязавшись в серьёзный бой по перепрыгиванию через естественные фазы развития общества с помощью передовой надстройки, пойдя на коммунистические эксперименты, их инициаторы не имели продуманной социально-экономической программы.

Была программа захвата власти, революционного слома старого государственного аппарата, программа установления диктатуры партии, названной диктатурой пролетариата, так как не было в достаточном количестве самого пролетариата. Что же касается экономики, то вначале считалось, что российскому пролетариату нужно было продержаться до победы социалистической революции на Западе. Когда этого не произошло, стали считать, что для установления социализма достаточно национализировать средства производства, умело организовать всеобщее принуждение к труду, наладить строжайший учёт и распределение через развёрстку отобранного у крестьян продовольствия по промышленным предприятиям, превратить всю экономику в единый, централизованно управляемый механизм. При этом уровень развития производительных сил из расчёта исключался.

Лёгкость взятия власти, энтузиазм народных масс, обстановка приближающихся пролетарских революций в Европе породили у многих веру в скорое осуществление поставленных задач.

В мае 1918 г. Н. И. Бухарин, например, утверждал: «Переход к коммунистическому строю означает переход к такому строю, где не будет никаких классов, никакого классового различия между людьми, а где все в равной мере будут не наёмными работниками, а общественными работниками. К подготовке этого строя нужно переходить немедленно». В качестве непосредственной цели такого перехода ставилась задача построения крупного, планомерно организованного, безденежного хозяйства. Для Н. И. Бухарина будущее общество – это громадная трудовая артель, где центральное статистическое бюро указывает, сколько нужно произвести сапог, брюк, ваксы, колбасы, пшеницы и сколько для этого на каждом предприятии должно работать человек. Поэтому и переход к подобному обществу намечался им по линии уничтожения всех маленьких предприятий, сосредоточения всей работы только на самых крупных фабриках и землях. В итоге весь мир станет «одним трудовым предприятием, где всё человечество по одному строго выработанному, просчитанному и промеренному плану работает на себя, без всяких хозяев и капиталистов, на самых лучших машинах, на самых крупных заводах».

Такая форма организации экономики, безусловно, предполагала и отмену денег в результате национализации и уничтожения торговли, перехода к «правильному распределению продукта на основе учёта потребностей и учёта запасов». Сразу после прихода к власти большевиками была введена всеобщая трудовая повинность, созданы трудовые армии, началась замена рыночных механизмов распределения административными, велась жесточайшая борьба с нарушениями трудовой дисциплины и т. д. Эта программа, названная военным коммунизмом, вполне серьёзно считалась необходимой и достаточной для окончательной победы социализма. Она вроде бы соответствовала марксистской теории.

Вот только авторами игнорировались два существенных марксистских условия: во-первых, необходимость для таких преобразований высокого уровня развития не только национальных, но и мировых производительных сил, а, во-вторых, необходимость коммунистических революций в передовых странах капитала с целью создания основы для перехода к коммунистической формации. Эта основа дала бы толчок коммунистическому развитию и в отсталых странах, какой была Россия. При переходе к полному коммунизму (первая фаза) она давала бы возможность:

В статье «Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата», опубликованной к двухлетнему юбилею Советской власти в газете «Правда» от 7 ноября 1919 г., Ленин писал: «Труд объединён в России коммунистически постольку, поскольку, во-первых, отменена частная собственность на средства производства, и поскольку, во-вторых, пролетарская государственная власть организует в общенациональном масштабе крупное производство на государственной земле и в государственных предприятиях, распределяет рабочие силы между разными отраслями и предприятиями, распределяет массовые количества принадлежащих государству продуктов потребления между трудящимися…

Государственная организация крупного производства в промышленности, переход от „рабочего контроля” к „рабочему управлению” фабриками, заводами, железными дорогами – это, в основных и главнейших чертах, уже осуществлено… » (Ленин В. И. ПСС, т. 39, с. 273).

Однако в том, что для коммунистических преобразований необходим высокий уровень развития производительных сил и, прежде всего, высокий интеллектуальный уровень развития человека, как основной производительной силы, партии во главе с Лениным пришлось убедиться быстро. Эксперимент под названием «военный коммунизм» к 1921 г. с треском провалился. К концу военной интервенции и гражданской войны такая политика привела к тяжелейшему экономическому положению. В ряде регионов страны в результате засухи, а также того, что единоличные крестьяне сократили посевные площади из-за продразвёрстки, разразился голод и эпидемии, сопровождавшиеся народными волнениями и мятежами. Произошло, как и предупреждали Маркс с Энгельсом, «всеобщее распространение бедности». Поэтому Ленину и партии пришлось признать такие коммунистические опыты преждевременными и ошибочными.

В речи «Новая экономическая политика и задачи политпросветов. Наша ошибка» он разъяснял: «В начале 1918 г. мы рассчитывали на известный период, когда мирное строительство будет возможно. По заключении Брестского мира опасность, казалось, отодвинулась, можно было приступить к мирному строительству.

Но мы обманулись, потому что в 1918 г. на нас надвинулась настоящая военная опасность — вместе с чехословацким восстанием и началом гражданской войны, которая затянулась до 1920 года. Отчасти под влиянием нахлынувших на нас военных задач и того, казалось бы, отчаянного положения, в котором находилась тогда республика, в момент окончания империалистической войны, под влиянием этих обстоятельств и ряда других, мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению.

Мы решили, что крестьяне по развёрстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, — и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение. Не могу сказать, что именно так определённо и наглядно мы нарисовали себе такой план, но приблизительно в этом духе мы действовали. Это, к сожалению, факт. Я говорю: к сожалению, потому что не весьма длинный опыт привёл нас к убеждению в ошибочности этого построения, противоречащего тому, что мы раньше писали о переходе от капитализма к социализму, полагая, что без периода социалистического учёта и контроля подойти хотя бы к низшей ступени коммунизма нельзя» (Ленин В. И. ПСС, т. 44 с. 157).

С идеей перепрыгивания через формацию в отдельной стране на отсталом базисе и построения коммунизма на одном энтузиазме, волей советского государства пришлось расстаться. Видимо, вспомнили классиков, которые предупреждали, что в таких условиях первая фаза коммунизма состояться не может. Пришлось возвращать страну к капитализму, который обладает свойством ускоренными темпами укрупнять и ускорять производство.

Но отдать власть буржуазии, как предлагали некоторые соратники, для Ленина и партии было смерти подобно. Поэтому было решено развивать экономический базис с помощью государственного капитализма, но под руководством партии большевиков и советской власти. После чего уже речь пришлось вести о построении не социализма, а лишь основ для него через программу НЭП (Ленин В. И. ПСС, т. 45, с. 370).

Эсеровские крестьянские восстания, вызванные голодом и эпидемиями, были подавлены подразделениями Красной Армии. Программой НЭП была возвращена частная торговля, т. е. стоимостной товарно-денежный обмен. Допускалась частная собственность на средства производства, на смешанные с иностранным капиталом предприятия. Появились биржи труда, стал применяться наёмный труд. В деревне продразвёрстка была заменена продналогом. У крестьян появилась возможность торговать излишками продуктов. Однако ключевые отрасли остались в руках государства.

В «Плане доклада о новой экономической политике на VII Московской губпартконференции» (октябрь 1921 г.) Ленин наметил путь: «β) От непосредственного социалистического строительства к государственному капитализму.

γ) От государственного капитализма к государственному регулированию торговли и денежного обращения» (ПСС, т. 44, с. 471–472).

На VII Московской губпартконференции 29–31 октября 1921 г. он разъяснял: «Оживление экономической жизни, — а это нам нужно во что бы то ни стало, — повышение производительности, что нам также нужно во что бы то ни стало, — всё это мы уже начали получать посредством частичного возврата к системе государственного капитализма. От нашего искусства, от того, насколько правильно мы применим эту политику дальше, будет зависеть и то, насколько удачны будут дальнейшие результаты…

Мы должны сознать, что отступление оказалось недостаточным, что необходимо произвести дополнительное отступление, ещё отступление назад, когда мы от государственного капитализма переходим к созданию государственного регулирования купли-продажи и денежного обращения.

Теперь мы очутились в условиях, когда должны отойти ещё немного назад, не только к государственному капитализму, а и к государственному регулированию торговли и денежного обращения. Лишь таким, ещё более длительным, чем предполагали, путём можем мы восстанавливать экономическую жизнь. Восстановление правильной системы экономических отношений, восстановление мелкого крестьянского хозяйства, восстановление и поднятие на своих плечах крупной промышленности. Без этого мы из кризиса не выберемся…

Восстановление капитализма, развитие буржуазии, развитие буржуазных отношений из области торговли и т. д., — это и есть та опасность, которая свойственна теперешнему нашему экономическому строительству, теперешнему нашему постепенному подходу к решению задачи гораздо более трудной, чем предыдущие. Ни малейшего заблуждения здесь быть не должно.

Мы должны понять, что теперешние конкретные условия требуют государственного регулирования торговли и денежного обращения и что именно в этой области мы должны проявить себя» (ПСС, т. 44, с. 212–213).

Итак, выбираться из кризиса было решено через государственный капитализм с товарно-денежными отношениями. Следует подчеркнуть, что государственное регулирование торговли и денежного обращения Ленин считал дополнительным отступлением от социализма.

В ноябре 1922 г. в своём последнем в жизни выступлении на пленуме Моссовета, подводя итоги пятилетнему существованию Советской власти, Ленин выразил уверенность, что «из России нэповской будет Россия социалистическая».

Ленин предполагал, что на мелкобур­жуазном и госкапиталистическом бази­се будет продолжительное время (НЭП – «всерьёз и надолго») существовать надстройка, ориентированная на социализм. А затем соответствующая политика, право, идеология, культура преобразуют госкапиталистический базис в социалистический (Ленин В. И. «О кооперации». ПСС, т. 45, с. 369–377).

Глубокие переживания Ленина по поводу допущенных ошибок, приведших к тяжёлому экономическому положению, большим жертвам в ходе гражданской войны, голоду и эпидемиям, необходимости подавления крестьянских бунтов, унёсших сотни тысяч жизней, а также переживания по поводу возможности утери власти большевиками, видимо, усугубили болезненное состояние его здоровья.

И здесь, как представляется, Г. В. Плеханов, который умер 30 мая 1918 г., оказался предсказателем. В политическом завещании он писал: «Ленин – это Робеспьер 20-го века. Но если последний отсёк головы нескольким сотням невинных людей, Ленин отсечёт миллионам. В этой связи мне вспоминается одна из первых встреч с Лениным, которая, по-моему, состоялась летом 1895 года в кафе Landolt. Зашёл разговор о причинах падения Якобинской диктатуры. Я в шутку сказал, что она рухнула, потому что гильотина слишком часто секла головы. Ленин вскинул брови и совершенно серьёзно возразил: „Якобинская республика пала, потому что гильотина слишком редко секла головы. Революция должна уметь защищаться!”. Тогда мы (присутствовали П. Лафарг, Ж. Гэд и, кажется, Ш. Лонгэ) только улыбнулись максимализму г. Ульянова. Будущее, однако, показало, что это не было проявлением молодости и горячности, а отражало его тактические взгляды, которые уже в то время были чётко сформулированы. Судьба Робеспьера хорошо известна. Не лучшей будет и судьба Ленина: революция, совершённая им, страшнее мифического Минотавра; она съест не только своих детей, но и своих родителей. Но я не желаю ему судьбы Робеспьера. Пусть Владимир Ильич доживает до того времени, когда со всей очевидностью поймёт ошибочность своей тактики и содрогнётся содеянному».

И Владимир Ильич, надо полагать, в 1921 г. содрогнулся от результатов политики военного коммунизма. Он отказался от немедленного перехода к социализму, предложил вернуться к капиталистическому базису, но с надстройкой, нацеленной на социализм. В этом же году он смертельно заболел, перенёс три инсульта, с утерей речи.

Когда наступало улучшение во время болезни, Ленин в споре с оппонентами, в предсмертных письмах 1923 г. продолжал настаивать на возможности социалистического строительства на отсталом базисе. Он не очень жаловал классиков, а также их последовательных сторонников, которые критиковали его и большевиков за авантюризм и отступление от принципиальных положений марксистской теории. Так, в письме «О кооперации» он называет их «педантами». «Нам наши противники, – пишет он, – не раз говорили, что мы предпринимаем безрассудное дело насаждения социализма в недостаточно культурной стране. Но они ошиблись в том, что мы начали не с того конца, как полагалось по теории (всяких педантов), и что у нас политический и социальный переворот оказался предшественником тому культурному перевороту, той культурной революции, перед лицом которой мы всё-таки теперь стоим» (Ленин В. И. ПСС, т. 45, с. 377).

Более того, тех, кто мыслил в русле марксистской теории, он в письме «О нашей революции» именует ещё и «дураками» (там же, с. 382).

Относительно места госкапитализма в экономике переходного от капитализма к коммунизму периода, необходимо отметить, что в теоретическом плане, ещё до октября 1917 г. внутри партии большевиков наметились противоположные точки зрения и, в частности, между Лениным и его сторонниками, с одной стороны, Бухариным и его сторонниками – с другой. Известно, что о государственном капитализме, о буржуазном государстве, но без буржуазии на переходе от капитализма к коммунизму, Ленин писал ещё в сентябре 1917 г. в своей книге «Государство и революция».

Теоретическая дискуссия между В. И. Лениным и Н. И. Бухариным о госкапитализме своими корнями уходила в их дореволюционные исследования проблем империализма, сочетаясь с различиями в оценках степени экономической зрелости хозяйства России.

Ленин, после неудавшегося эксперимента с военным коммунизмом, рассматривал государственный капитализм как необходимый, требующий значительного времени переход от отсталой экономики уже не к коммунизму, а только к первой его фазе, к социализму. Против этой идеи резко выступил Н. И. Бухарин. Он доказывал абсолютную неприменимость государственного капитализма в условиях Советской России. Бухарин писал: «Государственный капитализм при пролетарской диктатуре – это бессмыслица, сапоги всмятку. Ибо государственный капитализм предполагает диктатуру финансового капитала, это есть передача производства диктаторски организованному империалистическому государству. Точно таким же вздором является государственный капитализм без капиталистов. „Некапиталистический капитализм” – ведь это верх путаницы, до которой можно дойти». Но Ленин продолжал отстаивать свою позицию.

С переходом к НЭП взгляды Бухарина, однако, претерпели резкое изменение. Из противника он превратился в адепта госкапиталистического базиса под надстройкой, нацеленной на социализм. Более того, Бухарин, Троцкий, Радек, Зиновьев, Сокольников, Каменев, Шляпников и Рыков стали требовать, с целью ускорения индустриализации страны, сдачи частному капиталу и ряда командных высот, то есть крупных предприятий на началах концессии или смешанных акционерных обществ. Но эти требования не были поддержаны.

С введением НЭП в СССР произошёл возврат к элементам капитализма. Вновь начали действовать законы стоимости, товарного производства и обмена, частично была введена частная собственность на средства производства. С 1925 года, вопреки позиции Ленина, всё это вместо госкапитализма стали называть социализмом.

НЭП формально была свёрнута к 1929 г. Частная собственность на средства производства была полностью ликвидирована. Они были огосударствлены. Но возврата к непосредственно коммунистическим преобразованиям путём целенаправленного преодоления подчинения человека разделению труда, законам товарного производства и обмена через создание сети производственно-потребительных коммун не произошло, а был взят курс на всемерное развитие советской государственной торговли. При этом Сталин ссылался на соответствующие высказывания Ленина периода провала политики военного коммунизма. После формального сворачивания НЭП хозяйственный механизм продолжал быть ориентирован не на развитие прямого продуктообмена, а на стоимостные показатели государственного товарного производства и обмена. Бюджет страны исчислялся в денежном выражении и капиталовложениях. Соответственно, оставались банки и кредиты. Оставался и наёмный труд, в котором в качестве работодателя уже выступало государство. Советская партийная и государственная бюрократия, конечно, не растаскивала капитал по карманам. Но она имела ощутимые привилегии.

В экономике действовал закон капиталистического накопления и общественного разделения труда, а в сфере управления – закон развития бюрократии, как продукта разделения труда. Сельские труженики не имели паспортов и тем самым пожизненно прикреплялись к земле – в основном, к физическому труду и отсталости. Иное дело было в городах, особенно центральных. Всё это и, прежде всего, разделение труда между городом и деревней, а также товарно-денежный обмен, указывали на наличие в СССР частной собственности, поскольку, согласно классикам, разделение труда и обмен являются её формой.

Выражением отношений частной собственности в СССР также был наёмный характер труда, который в материальном производстве оплачивался с ориентацией на стоимость рабочей силы. Вот как характеризовал тот период в упомянутой ранее статье «Агония мелкобуржуазной диктатуры» Т. В. Сапронов: «Положение рабочего класса у нас характеризуется в основном тем же, что и во всём мире, т. е. существованием его раб[очей] силы как товара. Зарплата устанавливается произволом государственных чиновников. Рабочие не только не участвуют в определении цены своего товара – раб[очей] силы, – но они лишены даже возможности влиять на это определение. Рабочая сила здесь не только товар, но товар, находящийся в худших условиях сбыта, чем в капиталистическом о[бщест]ве. Рабочий лишён элементарного права выбирать себе работу. Он лишён всяких средств защиты от жестокой эксплуатации предпринимателем – государством»…

«Беглый анализ нашего хозяйства, – писал он, – с неизбежностью требует вывода, что это хозяйство с точки зрения научного социализма не может быть подведено ни под какое другое определение, как своеобразный, уродливый госкапитализм».

И далее: «Не всякий госкапитализм Маркс и Энгельс считали прогрессивным. „Когда их [средств производства] огосударствление станет экономически неизбежным, только тогда – даже если его совершит современное государство – оно будет экономическим прогрессом”. Но это ещё не социализм и не четверть, и даже не сотая часть социализма, а лишь является „новым шагом по пути к тому, чтобы само общество взяло в своё владение все производительные силы”».

В классических марксистских источниках вполне определённо обозначены последствия, которые влечёт за собой развитие отношений найма для общественного устройства. Это всё более заметное отделение государства от общества; исход населения из сельской местности и появление больших городов, находящихся в постоянном развитии; всё более широкое разделение труда, порабощающее производителя; растущее противоречие между физическим и умственным трудом; отделение школы от производительного труда; неравноправие мужчины и женщины.

Госкапиталистический характер базиса, с его разделением труда, соответствующим образом отражался на политической и правовой надстройке. Быстрыми темпами развивалась советская государственная бюрократия. Политические институты всё более приобретали буржуазный парламентский характер. Руководство ВКП(б) и КПСС отрывалась от масс. Оно имело значительные привилегии по сравнению с рядовыми членами партии. Буржуазный характер приобретали и государственные институты управления. Некоторые правовые институты заимствовали нормы буржуазного права – прежде всего, гражданского. Деформации подверглась марксистская коммунистическая идеология, происходило заигрывание с религией. Влияние госкапиталистических базисных экономических отношений сказывалось и на философии. Стали развиваться идеалистические концепции. Аналогичному воздействию всё более подвергалась культура, особенно в послесталинский период. Все эти факторы указывали на развитие в стране капиталистически-рыночных отношений, названных социализмом.

В конечном итоге, советский госкапитализм в форме государственного социализма не избежал экономического и политического кризиса, как и вся система мирового капитализма. В результате кризиса СССР потерпел катастрофу, во многом были разрушены и советские производительные силы.

Такой конец и предсказывал и Т. В. Сапронов в вышеупомянутой его статье 1932 года. Он писал: «Все средства производства, в основном, как в городе, так и в деревне, огосударствлены, вся продукция является собственностью государства. Государство организует производство, оно же торгует. Для ведения управленческих, производственных и торговых функций создалась армия чиновников в несколько миллионов. Эта армия не производит, но потребляет лучший кусок произведённого. Она сложилась в социальный слой, заинтересованный в эксплуатации города и деревни…

С точки зрения исторического развития капитализма наш госкапитализм не только не является высшей формой развития капитализма, а, скорее, его первичной формой, формой – в своеобразных условиях – первоначального капиталистического накопления; он является переходным от пролетарской революции к частному капитализму…

Вся политика бюрократического режима, концентрация средств производства города и деревни в его руках и неумение его организовать производство при удушении рабочего класса с неизбежностью ведёт к передаче средств производства в руки отечественной и мировой буржуазии…

Не в единстве раб[очего] класса и консолидации его сил ищет бюрократия спасения, а в его расколе, в натравливании друг на друга его отдельных отрядов.

В деклассировании раб[очего] класса, в его бесправии, в деклассировании крестьян ценою разрушения производительных сил, в преследовании бедняка и середняка паразитическая диктатура ищет спасения. Но такая политика не спасает, а лишь несколько отсрочивает гибель этой диктатуры.

Чем дольше будут такого рода отсрочки, тем катастрофичней будет её падение».

Здесь, с точки зрения классического марксизма, можно не согласиться с Сапроновым только в том, что советский госкапитализм являлся «переходным от пролетарской революции к частному капитализму». Ведь, по существу, взятие власти большевиками в октябре 1917 г. не было социальной, пролетарской революцией, так как не было в достаточном количестве и самого пролетариата. Как уже отмечалось, в России в феврале 1917 г. состоялась социальная буржуазная революция, которая была доведена до конца только в октябре 1993 г. Её продолжение ныне осуществляется на Украине.

В октябре 1917 г. большевики взяли власть, тем самым совершив лишь политическую революцию, но не социальную.

Итак, советский госкапиталистический базис, в конце концов, смёл надстройку, ориентированную на социализм, приведя её в соответствие с развивавшимися экономическими рыночными отношениями. Он смёл ленинско-сталинскую идеологию, советскую науку и культуру, политические и правовые институты. Таким образом, госкапиталистическое бытие определило госкапиталистическое общественное сознание. Приход к власти большевиков в отсталой России и установление политической и идеологической надстройки, направленной на строительство социализма, над неразвитым капиталистическим способом производства сократили муки родов, но, как теперь уже очевидно, не коммунизма, а более развитого, чем в 1917 г., капитализма.

Отрицание невозможности непосредственно коммунистического развития в отсталой странеДеформация марксистской теории относительно первой фазы коммунизма