ЛЕКЦИЯ 17

Дьяченко В. И.

Впервые разрешение проблем буржуазного брака, семьи, воспитания и образования Маркс и Энгельс наметили в 1847 году в «Манифесте коммунистической партии». На обвинения коммунистов со стороны буржуазии в уничтожении семьи они ответили, что буржуазная семья «находит своё дополнение в вынужденной бессемейности пролетариев и в публичной проституции. Буржуазная семья естественно отпадает вместе с отпадением этого её дополнения, и обе вместе исчезнут с исчезновением капитала».

Относительно воспитания составителями «Манифеста» было заявлено: «Коммунисты не выдумывают влияния общества на воспитание; они лишь изменяют характер воспитания, вырывают его из-под влияния господствующего класса».

Обвинение коммунистов в желании ввести общность жён в «Манифесте» отвергнуто следующим положением: «Коммунистам нет надобности вводить общность жён, она существовала почти всегда. Наши буржуа, не довольствуясь тем, что в их распоряжении находятся жёны и дочери их рабочих, не говоря уже об официальной проституции, видят особое наслаждение в том, чтобы соблазнять жён друг у друга.

Буржуазный брак является в действительности общностью жён… » (Маркс К. и Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии. М. Политиздат. 1980. С. С. 43–44).

Дальнейшее развитие этих положений «Манифеста» мы находим в первом томе «Капитала». В нём Маркс отмечал, что «крупная промышленность, отводя решающую роль в общественно организованном процессе производства вне сферы домашнего очага женщинам, подросткам и детям обоего пола, создаёт новую экономическую основу для высшей формы семьи и отношения между полами» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2. Т. 23. С 500).

Энгельс касается этих проблем в споре с Е. Дюрингом (Анти-Дюринг. Отдел III. Гл. V «Государство, семья, воспитание» М. 1977. С. С. 324–331).

Наиболее глубокое научное исследование проблем брака и семьи содержится в книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», которая была опубликована в 1884 году. В ней дан анализ истории происхождения и развития брака и семьи, показаны перспективы этого социального института. В этой работе Энгельс на основе произведённого Марксом осмысления исторических открытий Моргана подтвердил вывод о том, что семья имеет «активное начало; она никогда не остаётся неизменной, а переходит от низшей формы к высшей, по мере того как общество развивается от низшей ступени к высшей».

Энгельс подтвердил также вывод Моргана относительно трёх главных форм брака, которые «в общем и целом соответствуют трём главным стадиям развития человечества. Дикости соответствует групповой брак, варварству – парный брак, цивилизации – моногамия, дополняемая нарушением супружеской верности и проституцией. Между парным браком и моногамией на высшей ступени варварства вклинивается господство мужчин над рабынями и многожёнство».

Воссоздавая историю семьи в обратном порядке, Морган, в согласии с большинством своих коллег, пришёл к выводу, «что существовало первобытное состояние, когда внутри племени господствовали неограниченные половые связи, так что каждая женщина принадлежала каждому мужчине и равным образом каждый мужчина – каждой женщине». Такие отношения были названы групповым браком. В период дикости и групповых брачных отношений половые связи были случайными, в том числе между родственниками. По мере развития кровосмешение попадало под запрет, так как вело к вырождению.

На рубеже между дикостью и варварством, большей частью уже на высшей ступени дикости, кое-где лишь на низшей ступени варварства появляется парная семья, парный брак. Парная семья – это соединение отдельных пар на более или менее продолжительный срок. Она стала складываться ещё в период группового брака. Характеризовалась парная семья тем, что мужчина среди многих жён имел главную жену. В свою очередь женщина среди многих мужей имела главного мужа.

Классической почвой парной семьи была Америка.

Тогда, на средней ступени варварства уже прогрессировали пастушеские народы. Например, арийцы в индийском Пятиречье и в области Ганга, а также в ещё гораздо более богатых в ту пору водой степях бассейнов рек Оксуса и Яксарта. Семиты по Евфрату и Тигру – приручили лошадей, верблюдов, ослов, крупный рогатый скот, овец, коз и свиней. Все прежние способы добывания пищи отступили на задний план. Охота и собирательство, бывшие раньше необходимым способом добывания пищи, стали теперь использоваться как вспомогательные.

Первоначально, все богатства принадлежали роду. Парная семья увеличивалась не так быстро, как скот. Для надзора за скотом требовалось теперь больше людей. Для этой цели можно было воспользоваться пленными, которые к тому же могли так же легко размножаться, как и скот. Изобретено было рабство. Начала развиваться собственность частных лиц на стада. Рабочая сила, в особенности после того как стада окончательно перешли во владение семей, приобрела меновую стоимость и стала покупаться.

В парном браке постепенно появился новый элемент. В семье рядом с родной матерью возникает достоверный родной отец. Дети теперь знают не только свою мать, но и родного отца, чего не было ранее в групповом браке, когда мать рожала от многих мужчин. Теперь согласно существующему разделению труда в семье, на долю мужа выпадало добывание пищи и необходимых для этого орудий труда. Постепенно они становились его собственностью. В случае расторжения брака мужчина стал забирать их с собой, а за женой оставалась её домашняя утварь. По складывавшейся традиции в тогдашнем обществе муж был также собственником нового источника пищи – скота, а впоследствии и нового орудия труда – рабов. Но его дети не могли их наследовать. Наследование происходило по материнской линии. Это не устраивало мужчину, и постепенно такая традиция была отменена.

Ниспровержение матриархата, заключает Энгельс, «было всемирно-историческим поражением женского пола». Муж захватил бразды правления, а женщина была закабалена, превращена в рабу его желаний, в простое орудие деторождения.

Так возникла патриархальная семья – промежуточная форма перехода от парного брака к моногамии. Чтобы обеспечить верность жены, а, следовательно, и происхождение детей от теперь уже определённого отца, жена попадает под полную власть мужа. Если он её убивает, то он делает это уже по принятым обычаям.

В результате женщины всё более и более лишаются половой свободы, присущей групповому браку. Но это не касается мужчины. «Теперь, – пишет Энгельс, – то, что со стороны женщины считается преступлением и влечёт за собой тяжёлые последствия, для мужчины считается чем-то почётным или, в худшем случае, незначительным моральным пятном, которое носят с удовольствием».

Среди женщин начинает развиваться гетеризм и проституция. Под гетеризмом Морган понимал существующие наряду с единобрачием внебрачные половые связи мужчин с незамужними женщинами. Это процветает в самых различных формах на протяжении всего периода цивилизации и всё более и более превращается в неприкрытую проституцию. Этот гетеризм ведёт своё происхождение непосредственно от группового брака. У одних народов отдаваться посторонним мужчинам – первоначально было обязанностью каждой женщины. Впоследствии это стало уделом только проституток, как бы замещавших всех остальных женщин.

У других народов гетеризм происходил от предоставлявшейся девушкам до брака половой свободы и, следовательно, также являлся пережитком группового брака, только развивавшимся другим путём. Вначале отдаваться за деньги было религиозным актом. У одних народов это происходило в храме богини любви, и деньги шли в первое время в сокровищницу храма.

С возникновением имущественного неравенства, то есть уже на высшей ступени варварства, наряду с рабским трудом от случая к случаю появляется и наёмный труд и одновременно как необходимый его спутник профессиональная проституция свободных женщин. Это происходило наряду с принуждением рабынь отдаваться мужчинам.

В анализируемой работе Энгельс рассмотрел и такие формы брака как многожёнство и многомужество. Он считал, что эти формы были и оставались исключениями. Многожёнство одного мужчины было, очевидно, результатом рабства и было доступно только лицам, занимавшим исключительное положение. В патриархальной семье семитского типа в многожёнстве жил только сам патриарх и, самое большее, несколько его сыновей, остальные должны были довольствоваться одной женой. Это имеет место и сейчас в странах на Востоке. Такое же исключение представляет многомужество в Индии и Тибете. Энгельс заключает, что многожёнство и многомужество это просто особая форма группового брака.

Далее он исследует историю возникновения и развития моногамной (единобрачной) семьи. Она возникает и развивается на основе парного брака на рубеже между средней и высшей ступенью варварства. Её окончательная победа означала наступление эпохи цивилизации.

Моногамия основана на господстве мужа с определённо выраженной целью наследования его имущества. Моногамия отличается от парного брака гораздо большей прочностью брачных уз, которые теперь уже не расторгаются по желанию любой из сторон. Теперь уже, как правило, только муж может их расторгнуть и отвергнуть свою жену.

Отчётливо новая форма семьи выступала у греков.

Энгельс подчёркивает, что единобрачие появляется не как равноправный союз между мужчиной и женщиной, а напротив как порабощение одного пола другим, как противоречия между полами. «Единобрачие, – пишет он, – было великим историческим прогрессом, но вместе с тем оно открывает, наряду с рабством и частным богатством, ту продолжающуюся до сих пор эпоху, когда всякий прогресс в то же время означает и относительный регресс, когда благосостояние и развитие одних осуществляется ценой страданий и подавления других. Единобрачие – это та клеточка цивилизованного общества, по которой мы уже можем изучать природу вполне развившихся внутри последнего противоположностей и противоречий».

Вместе с первым развивается и второе противоречие внутри самой моногамии. Рядом с мужем, скрашивающим своё существование с любовницами и проститутками, стоит покинутая супруга. Вместе с единобрачием появляются два ранее неизвестных характерных общественных типа: постоянный любовник жены и муж-рогоносец.

«Но мы идём навстречу общественному перевороту – утверждает Энгельс, – когда существовавшие до сих пор экономические основы моногамии столь же неминуемо исчезнут, как и основы её дополнения – проституции. Моногамия возникла вследствие сосредоточения больших богатств в одних руках, – притом в руках мужчины, – и из потребности передать эти богатства по наследству детям именно этого мужчины, а не кого-либо другого. Для этого была нужна моногамия жены, а не мужа, так что эта моногамия жены отнюдь не препятствовала явной или тайной полигамии мужа. Но предстоящий общественный переворот, который превратит в общественную собственность, по меньшей мере, неизмеримо большую часть прочных, передаваемых по наследству богатств – средства производства, – сведёт к минимуму всю эту заботу о том, кому передать наследство. Так как, однако, моногамия обязана своим происхождением экономическим причинам, то не исчезнет ли она, когда исчезнут эти причины?»

«Можно было бы не без основания ответить, – продолжает он, – что она не только не исчезнет, но, напротив, только тогда полностью осуществится. Потому что вместе с превращением средств производства в общественную собственность исчезнет также и наёмный труд, пролетариат, а, следовательно, и необходимость для известного, поддающегося статистическому подсчёту числа женщин отдаваться за деньги. Проституция исчезнет, а моногамия, вместо того чтобы прекратить своё существование, станет, наконец, действительностью также и для мужчин.

Положение мужчин, таким образом, во всяком случае, сильно изменится. Но и в положении женщин, всех женщин, произойдёт значительная перемена. С переходом средств производства в общественную собственность индивидуальная семья перестанет быть хозяйственной единицей общества. Частное домашнее хозяйство превратится в общественную отрасль труда. Уход за детьми и их воспитание станут общественным делом; общество будет одинаково заботиться обо всех детях, будут ли они брачными или внебрачными. Благодаря этому отпадёт беспокойство о „последствиях”, которое в настоящее время составляет самый существенный общественный момент, – моральный и экономический, – мешающий девушке, не задумываясь, отдаться любимому мужчине. Не будет ли это достаточной причиной для постепенного возникновения более свободных половых отношений, а вместе с тем и более снисходительного подхода общественного мнения к девичьей чести и к женской стыдливости? И, наконец, разве мы не видели, что в современном мире моногамия и проституция хотя и составляют противоположности, но противоположности неразделимые, полюсы одного и того же общественного порядка? Может ли исчезнуть проституция, не увлекая за собой в пропасть и моногамию?

Здесь вступает в действие новый момент, который ко времени развития моногамии существовал самое большее лишь в зародыше, – индивидуальная половая любовь».

Далее в этом произведении Энгельс даёт определение половой любви, исследует историю её возникновения и развития не как инстинкта размножения, который присущ всем живым организмам, а именно человеческой половой любви.

До средних веков, пишет он, не могло быть и речи об индивидуальной половой любви. Само собой разумеется, что физическая красота, дружеские отношения, одинаковые склонности и т. п. пробуждали у людей различного пола стремление к половой связи, что как для мужчин, так и для женщин не было совершенно безразлично, с кем они вступали в эти интимнейшие отношения. Но от этого до современной для Энгельса половой любви ещё было бесконечно далеко.

На протяжении всей древности браки заключались не брачующимися, а родителями сторон, вступающих в брак. И стороны спокойно мирились с этим. А супружеская любовь была не основой брака, а дополнение к нему. Любовные отношения имели место в древности лишь вне официального общества. Помимо любовных связей среди рабов встречались такие связи только как продукт распада гибнущего древнего мира, и притом связи с женщинами, которые также стояли вне официального общества, – с гетерами, то есть чужестранками или вольноотпущенницами в Афинах – накануне их упадка, в Риме – во времена империи. Если же любовные связи действительно возникали между свободными людьми, то только как нарушение супружеской верности.

Энгельс разъяснял, что современная ему половая любовь существенно отличается от простого полового влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа взаимную любовь, в этом отношении женщина находится в равном положении с мужчиной, тогда как для античного эроса отнюдь не всегда требовалось её согласие. Во-вторых, сила и продолжительность половой любви бывают такими, что невозможность обладания и разлука представляются обеим сторонам великим, если не величайшим несчастьем, они идут на огромный риск, даже ставят на карту свою жизнь, чтобы только принадлежать друг другу. В древности это бывало разве только в случаях нарушения супружеской верности. В конце концов, в феодальный и буржуазный периоды появился новый нравственный критерий для половой связи. Стали спрашивать не только о том, была ли она брачной или внебрачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нет? Понятно, что в феодальной или буржуазной практике это была формальность. С этим новым критерием всерьёз не считались.

Средневековье, продолжает Энгельс, начинает с того, на чём остановился древний мир со своими зачатками половой любви, – с прелюбодеяния. От этой любви, стремящейся к разрушению брака, до любви, которая должна стать его основой, лежал ещё далёкий путь, который рыцарство так и не прошло до конца…

По общему правилу, невесту для молодого князя подыскивали его родители, если они ещё были живы. В противном случае он это делал сам, советуясь с крупными вассалами, мнение которых во всех случаях пользовалось большим весом. Да иначе и быть не могло. Для рыцаря или барона, как и для самого владетельного князя, женитьба – политический акт, случай для увеличения своего могущества при помощи новых союзов.

То же самое было у цехового бюргера средневековых городов. Какая из невест была наиболее подходящей, решалось, безусловно, не его индивидуальным желанием, а интересами семьи.

Таким образом, в бесчисленном множестве случаев заключение брака до самого конца средних веков оставалось тем, чем оно было с самого начала, – делом, которое решалось не самими вступающими в брак. Вначале люди появлялись на свет уже состоящими в браке – в браке с целой группой лиц другого пола. В позднейших формах группового брака сохранялось, вероятно, такое же положение, только при всё большем сужении группы. При парном браке, как правило, матери договаривались относительно браков своих детей. И там также решающую роль играли соображения о новых родственных связях, которые должны обеспечить молодой паре более прочное положение в роде и племени. А когда с торжеством частной собственности над общей и с появлением заинтересованности в передаче имущества по наследству господствующее положение заняли отцовское право и моногамия, тогда заключение брака стало целиком зависеть от соображений экономического характера.

По форме брак-купля исчезает, но, по сути, такой брак осуществляется во всё возрастающих масштабах, так как не только на женщину, но и на мужчину устанавливается цена, причём не по их личным качествам, а по их имуществу. В практике господствующих классов с самого начала было неслыханным делом, чтобы взаимная склонность сторон преобладала над всеми другими соображениями. Нечто подобное встречалось разве только в мире романтики или у угнетённых классов, которые в счёт не шли.

Таково было положение к моменту, когда капиталистическое производство вступило в стадию подготовки к мировому господству. Можно было полагать, что этот способ заключения браков будет для него самым подходящим, и это действительно так и оказалось. Превратив всё в товары, оно уничтожило все исконные, сохранившиеся от прошлого отношения, на место унаследованных обычаев, исторического права оно поставило куплю и продажу, «свободный» договор.

Однако заключать договоры могут люди, которые в состоянии свободно располагать своей личностью, поступками и имуществом и равноправны по отношению друг к другу. Поднимающаяся буржуазия, в особенности в протестантских странах, всё более и более стала признавать свободу заключения договора также и в отношении брака. Брак оставался классовым браком, но в пределах класса сторонам была предоставлена известная свобода выбора. И на бумаге, в теоретической морали и в поэтическом изображении, не было ничего более незыблемого и прочно установленного, чем положение о безнравственности всякого брака, не покоящегося на взаимной половой любви и на действительно свободном согласии супругов. Одним словом, брак по любви был провозглашён правом человека.

Но это право человека в одном отношении отличалось от всех остальных так называемых прав человека. Господствующий класс остаётся подвластным известным экономическим влияниям, и поэтому только в исключительных случаях в его среде бывают действительно свободно заключаемые браки, тогда как в среде угнетённого класса они, становятся правилом. Истинная половая любовь стала возможной только среди пролетариев, у которых не было возможности покупать себе жён. Победа коренного классового интереса пролетариата, состоящего в уничтожении отношений капиталистической частной собственности, частного капиталистического присвоения, исключит экономические интересы в половых отношениях и в заключении брачных союзов.

И Энгельс резюмирует: «Полная свобода при заключении браков может, таким образом, стать общим достоянием только после того, как уничтожение капиталистического производства и созданных им отношений собственности устранит все побочные, экономические соображения, оказывающие теперь ещё столь громадное влияние на выбор супруга. Тогда уже не останется больше никакого другого мотива, кроме взаимной склонности.

Так как половая любовь по природе своей исключительна, – хотя это ныне соблюдается только женщиной, – то брак, основанный на половой любви, по природе своей является единобрачием…

Но при этом от моногамии безусловно отпадут те характерные черты, которые ей навязаны её возникновением из отношений собственности, а именно, во-первых, господство мужчины и, во-вторых, нерасторжимость брака.

Господство мужчины в браке есть простое следствие его экономического господства и само собой исчезает вместе с последним. Нерасторжимость брака – это отчасти следствие экономических условий, при которых возникла моногамия, отчасти традиция того времени, когда связь этих экономических условии с моногамией ещё не понималась правильно и утрированно трактовалась религией… Эта нерасторжимость брака уже в настоящее время нарушается в тысячах случаев. Если нравственным является только брак, основанный на любви, то он и остаётся таковым только пока любовь продолжает существовать. Но длительность чувства индивидуальной половой любви весьма различна у разных индивидов, в особенности у мужчин, и раз оно совершенно иссякло или вытеснено новой страстной любовью, то развод становится благодеянием как для обеих сторон, так и для общества. Надо только избавить людей от необходимости брести через ненужную грязь бракоразводного процесса.

Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается в большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придёт на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придётся покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придётся ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому своё общественное мнение о поступках каждого в отдельности, – и точка».

Нужно отметить, что современное общество, даже в условиях ещё остающихся капиталистических экономических отношений, уже продвинулось далее в направлении свободы половой любви и заключения брачных союзов. Но продвижение к полной свободе продолжает сдерживаться капиталистическим способом производства и обмена.

В СССР, впрочем как и ныне, семья носила и носит буржуазный характер. В брачно-семейных отношениях действовали нормы буржуазного права. Оставалось право наследования. Семья была экономической ячейкой общества. Её интересы в силу разделения труда были противопоставлены интересам общества. Половая любовь не была полностью свободной от экономической зависимости.

Теперь, что касается взглядов Маркса и Энгельса на воспитание и образование.

Через все основные произведения классиков и их письма красной нитью проходят идеи общественного воспитания детей, отделения школы от церкви, вывода образования и науки из-под влияния государственных структур, соединения воспитания с материальным производством, преодоления подчинения человека общественному разделению труда, в том числе через образование и воспитание.

В «Манифесте коммунистической партии» Маркс и Энгельс к первоочередным мероприятиям переходного периода в области воспитания и образования отнесли: «Общественное и бесплатное воспитание всех детей… Соединение воспитания с материальным производством и т. д.» (К. Маркс и Ф. Энгельс Манифест коммунистической партии. С. 47)

В «Принципах коммунизма», написанных Энгельсом в 1847 г., для «Манифеста» читаем: «Общественное ведение производства не может осуществляться такими людьми, какими они являются сейчас, – людьми, из которых каждый подчинён одной какой-нибудь отрасли производства, прикован к ней, эксплуатируется ею, развивает только одну сторону своих способностей за счёт всех других и знает только одну отрасль или часть какой-нибудь отрасли всего производства. Уже нынешняя промышленность всё меньше оказывается в состоянии применять таких людей. Промышленность же, которая ведётся сообща планомерно всем обществом, тем более предполагает людей со всесторонне развитыми способностями, людей, способных ориентироваться во всей системе производства. Следовательно, разделение труда, подорванное уже в настоящее время машиной, превращающее одного в крестьянина, другого в сапожника, третьего в фабричного рабочего, четвёртого в биржевого спекулянта, исчезнет совершенно. Воспитание даст молодым людям возможность быстро осваивать на практике всю систему производства, оно позволит им поочерёдно переходить от одной отрасли производства к другой, в зависимости от потребностей общества или от их собственных склонностей. Воспитание освободит их, следовательно, от той односторонности, которую современное разделение труда навязывает каждому отдельному человеку. Таким образом, общество, организованное на коммунистических началах, даст возможность своим членам всесторонне применять свои всесторонне развитые способности».

В Инструкции делегатам временного Центрального Совета, разработанной К. Марксом для делегатов первого конгресса Товарищества рабочих, который состоялся в Женеве 3–8 сентября 1866 года в разделе 4. «Труд детей и подростков (обоего пола)» было записано: «Мы считаем тенденцию современной промышленности привлекать детей и подростков обоего пола к участию в великом деле общественного производства прогрессивной, здоровой и законной тенденцией, хотя при капиталистическом строе она и приняла уродливые формы. При разумном общественном строе каждый
ребёнок с 9-летнего возраста должен стать производительным работником так же, как и каждый трудоспособный взрослый человек, должен подчиняться общему закону природы, а именно: чтобы есть, он должен работать, и работать не только головой, но и руками. Однако в настоящее время в нашу задачу входит забота только о детях и подростках из рабочего класса. Мы считаем необходимым, основываясь на физиологии, разбить детей и подростков обоего пола на три группы, требующие различного отношения к себе: в первую группу должны входить дети от 9 до 12 лет, во вторую — от 13 до 15 лет, в третью — 16 и 17-летние. Мы предлагаем, чтобы для первой группы закон ограничил труд в какой бы то ни было мастерской или на дому двумя часами; для второй — четырьмя и для третьей — шестью часами. Для третьей группы должен быть перерыв по крайней мере в один час для еды или для отдыха. Желательно, может быть, приступить к начальному школьному обучению ранее 9-летнего возраста; но мы касаемся здесь только самого необходимого противоядия против тенденций социального строя, который низводит рабочего до степени простого орудия накопления капитала и превращает задавленных нуждой родителей в рабовладельцев, продающих своих собственных детей. Права детей и подростков должны быть защищены. Они не в состоянии сами выступить в свою защиту. Поэтому долг общества вступиться за них. Если буржуазия и аристократия пренебрегают своими обязанностями по отношению к собственным отпрыскам, это их дело. Пользуясь привилегиями этих классов, ребёнок вынужден страдать и от их предрассудков. Для рабочего класса дело обстоит совершенно иначе. Рабочий не свободен в своих действиях. В слишком многих случаях он даже так невежественен, что неспособен понимать подлинные интересы своего ребёнка или нормальные условия человеческого развития. Как бы то ни было — наиболее передовые рабочие вполне сознают, что будущее их класса, и, следовательно, человечества, всецело зависит от воспитания подрастающего рабочего поколения. Они знают, что в первую очередь надо оградить работающих детей и подростков от разрушительного действия современной системы. Это может быть достигнуто лишь путём превращения общественного сознания в общественную силу, а при данных условиях этого можно добиться только посредством общих законов, проводимых в жизнь государственной властью. Проведением в жизнь таких законов рабочий класс отнюдь не укрепляет власти правительства. Наоборот, он превращает в своё орудие ту власть, которая теперь используется против него, он осуществляет путём общего законодательного акта то, чего напрасно добивался бы путём множества разрозненных индивидуальных усилий. Исходя из этого, мы заявляем, что родителям и предпринимателям ни в коем случае не может быть разрешено применять труд детей и подростков, если он не сочетается с воспитанием. Под воспитанием мы понимаем три вещи:

• Во-первых: умственное воспитание.
• Во-вторых: физическое воспитание, такое, какое даётся в гимнастических школах и военными упражнениями.
• В-третьих: техническое обучение, которое знакомит с основными принципами всех процессов производства и одновременно даёт ребёнку или подростку навыки обращения с простейшими орудиями всех производств.

Распределению детей и рабочих подростков по возрастным группам должен соответствовать постепенно усложняющийся курс умственного и физического воспитания и технического обучения. Расходы на технические школы должны частично покрываться путём продажи их продукции.

Сочетание оплачиваемого производительного труда, умственного воспитания, физических упражнений и политехнического обучения поднимет рабочий класс значительно выше уровня аристократии и буржуазии.

Само собой разумеется, что применение труда всех лиц от 9 до 17 лет (включительно) ночью и во всех вредных для здоровья производствах должно быть строго запрещено законом».

В «Гражданской войне во Франции» 1871 г. Маркс за образец будущего взял требования Парижской коммуны к образованию и науке. Он писал: «Все учебные заведения стали бесплатными для народа и были поставлены вне влияния церкви и государства. Таким образом, не только школьное образование сделалось доступным всем, но и с науки были сняты оковы, наложенные на неё классовыми предрассудками и правительственной властью».

В I томе «Капитала», изданном в 1867 г. Маркс отмечал, что «из фабричной системы, как можно проследить в деталях у Роберта Оуэна, вырос зародыш воспитания эпохи будущего, когда для всех детей свыше известного возраста производительный труд будет соединяться с преподаванием и гимнастикой не только как одно из средств для увеличения общественного производства, но и как единственное средство для производства всесторонне развитых людей» (Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2. Т. 23. С. 500–501).

В «Критике Готской программы» 1875 г. Маркс критиковал её составителей за выдвинутое ими требование полного запрещения детского труда не зависимо от возраста. Он указывал: «Полное запрещение детского труда несовместимо с существованием крупной промышленности и поэтому является пустым благочестивым пожеланием. Проведение этой меры, – если бы оно было возможно, – было бы реакционно, так как при строгом регулировании рабочего времени сообразно с различным возрастом и при прочих предупредительных мерах для защиты детей раннее соединение производительного труда с обучением является одним из могущественнейших средств переустройства современного общества».

В отделе III «Социализм» «Анти-Дюринга» 1878 г., в гл. V: «Государство. Семья. Воспитание» Энгельс, критикуя народную школу будущего у Дюринга, писал: «Конечно, г-н Дюринг слышал краем уха, что в социалистическом обществе труд и воспитание будут соединены и таким путём подрастающим поколениям будет обеспечено разностороннее техническое образование, как и практическая основа для научного воспитания; поэтому также и этот пункт он использует на свой обычный лад для социалитета. Но так как в сфере производства, по г-ну Дюрингу, прежнее разделение труда в существенных чертах, как мы видели, преспокойно продолжает существовать, то у этого технического школьного образования отнимается всякое позднейшее практическое применение, отнимается всякое значение для самого производства, — техническое образование преследует исключительно школьную цель: оно должно заменить собой гимнастику, о которой наш радикальный новатор и слышать не хочет. Вот почему г-н Дюринг и может дать нам по этой части лишь две-три банальные фразы, вроде следующей: „Юноши, как и старики, должны работать в серьёзном смысле этого слова”» (Анти-Дюринг. С. С. 327–328).

В споре с Дюрингом классики отмечали, что ещё социалисты-утописты полагали необходимым, «чтобы и в земледелии и в промышленности существовало возможно большее чередование занятий для каждого отдельного лица и чтобы, сообразно с этим, юношество подготовлялось воспитанием к возможно более всесторонней технической деятельности. Согласно взгляду обоих, человек должен всесторонне развивать свои способности путём всесторонней практической деятельности, и труд должен вновь вернуть себе утраченную вследствие его разделения привлекательность – прежде всего посредством указанного чередования занятий и соответствующей этому небольшой продолжительности „сеанса… ”, посвящаемого каждой отдельной работе» (там же. С. 297).

И далее: «Вырастив новое поколение всесторонне развитых производителей, которые понимают научные основы всего промышленного производства и каждый из которых изучил на практике целый ряд отраслей производства от начала до конца, общество тем самым создаст новую производительную силу, которая с избытком перевесит труд по перевозке сырья и топлива из более отдалённых пунктов» (там же. С. 301).

К сожалению, приведённые положения марксистской теории, касающиеся воспитания и образования не были и не могли быть полностью реализованы в СССР в силу отсталости России к моменту прихода большевиков к власти, за исключением требования отделения школы от церкви.

И в дальнейшем образование и воспитание в Советском Союзе не носило коммунистического характера, хотя и происходило под коммунистическими лозунгами, так как не было ориентировано на преодоление подчинения людей действию законов разделения труда и товарного обмена. Оно было ориентировано на существующее разделение труда, на получение конкретной пожизненной профессии, на стоимость рабочей силы в форме зарплаты, что являлось выражением отношений частной собственности в обществе. Трагедия заключалась в том, что такое образование считалось социалистическим. Попытки, предпринятые в 60-х годах сделать школу политехнической и приблизить её к материальному производству, носили эпизодический характер. Они ничего не могли изменить в условиях действия законов разделения труда и обмена. Поэтому молодое поколение получало не коммунистическое и даже не ориентированное на коммунизм образование и воспитание. Итог оказался закономерным. Общество сошло с пути непосредственно коммунистического развития.

Следующая лекция будет посвящена положениям марксистской теории о более высокой фазе коммунизма.

Марксизм о первой (начальной) фазе коммунизмаКлассики о более высокой фазе коммунизма